Антология осетинской прозы - Инал Кануков

Не спешит Темыр к Долугу, думает о чем-то, по-видимому, очень необходимом и ему самому, и юным сподвижникам его, чьи лица теперь неестественно вытянуты и напряжены. Ждут, что скажет старший. И он повелел:

— Всем спешиться, всем уйти в укрытие и молчок. Я скоро вернусь.

He обмолвился он лишь о том, что на душе кошки заскребли. Это, считай, конец их пути — достигли самого обжитого уголка ущелья. Саггаская пещера может вместить целое воинство. С выступа Нарона хорошо просматривается оголенная пустошь вплоть до подъема на Ахсынциаг, у подножья которого они стоят. Наверху, на высоте орлиного полета, даже в осеннюю пору благоухают альпийские луга. Там кошары пастухов.

Промолчал Темыр и о том, что поворот, скрывающий извилистый крутой подъем, называется Лабуран, что означает: место, откуда совершаются набеги. Кто и почему нарек его таким именем? Кто и кому угрожал в тупиковой глуши? Разве что голодный хищник поджидал тут жертву — досаждал скотникам, утаскивая у них из-под носа то овечку, то телка. Да и людям, видать, порой грозила беда. Вот какой-то неудачник и завещал потомкам свой горький опыт.

Как бы Лабуран не стал прибежищем тех, кого они выслеживают с утра. Уподобились зверью и повадки его тоже наверняка восприняли. Родников в окрестностях нет. Обитатели стойбища воду набирают в речушке, от которой берет начало Урсдон. Как ни крутись, все тропы сходятся у кручи, и никому ее не обойти… Да, да, пусть ребята обождут в засаде, он сам в одиночку обследует пещеру и лесистое взгорье. Если что не так — придут на помощь.

Пещера дышала затхлой сыростью, в ней пахло навозом и едкой гнилью отбросов. Остатки потухших костров размыты стоками дождевой воды. Изнутри скала черным-черна от дыма и копоти. Плотный слой гари ничем не соскоблить и не вывести.

Осторожно ступая по хрусткому кизяку, не отходя от ниш и менее уязвимых впадин в стене, выдутых ветрами, Темыр облазил пещеру вдоль и поперек и лишь потом поднялся по тропе, прилипшей к склону безымянной горы, к Нарону, покрытому мелколесьем. Если у тебя нет особой нужды, торчать здесь на потеху соглядатаю не следует. Зряшное это занятие и небезопасное по нынешнему случаю. Подумав так, Темыр оторопел — сам-то каков, выставился напоказ. Ведь именно на плоской вершине кряжа, мрачно дремлющего напротив, разместились кошары Ахсынциага. С утеса виден весь распадок. Пастухи, чтобы не тратить усилий, не терять времени на спуск и преодоление крутизны Лабурана, обычно зовут в гости односельчан, нашедших приют в Саггаской пещере, прокричав оттуда свое любезное приглашение. И оно бывает принято…

Возвращался Темыр к товарищам упругим шагом бывалого горца, чувствуя, однако, как им снова овладевает беспокойство. Полог пасмурного неба опустился ниже, пелена уплотнилась, зависла на ликах хребтов. Неровен час, начнет моросить. Только к полудню выяснится, быть ныне ветру или непогоде. Ждать же нельзя, и, может быть, это томит душу?.. Не мешало бы перекусить. В хурджине припасено немного мяса и хлеба, поток беснуется под скалой — смочи горло и будь доволен. Кажется, подобные мысли уже посетили копыто. На рыхлом песке отпечаток твердой подошвы, еще и еще…

В пастушьих арчита[47] ступали накануне побережьем или в казенных ботинках? Загадка для малышей. Кому принадлежит кованая обувь? Сегодня ты, старина, кажется, склонен поупражняться в наивности. Чему суждено, того и молитвой не заговорить. Здесь твой передний край. Было бы обидно пройти стороной и получить пулю в спину.

Темыр присел за огромной квадратной глыбой, ощупал взглядом ореховые заросли, груды измолотого паводками известняка. Пуст берег, пустынной немотой поражено все окрест. Вот только куст рябины — нет, не двоится он, а словно раздвинут человеческой рукой. И впрямь, как чей-то сообщник, куст скрывает сброшенную к речушке плиту. Встань на нее, зачерпни воды и двигай без оглядки. Куда? Гадать не приходится. Только в Ахсынциаг, в заброшенное стойбище.

План последующих действий созрел у Темыра мгновенно. Коней оставят внизу на привязи. Сторожить их надобности нет да и лишнему штыку цены не будет, коли доведется схлестнуться с «гостями». Выбраться бы на плоскогорье, таясь и не дыша, а там… Обстоятельства подскажут, как быть и что делать дальше.

Красноармейцы выслушали Темыра и без слов одобрили его намерение. Он видел это, понимал, ощущал, и ему захотелось отыскать в своей памяти такое магическое слово, которое вместило бы в себя его добрые чувства к ним, помогло бы укрепить их дух перед возможным испытанием, но пристыженно смолчал — юнцы с готовностью настоящих воинов взвели курки винтовок, стали карабкаться по круче.

Узкое ложе подъема забито щебнем, походит на гранитную щель. Ухватись за валун, за осколок скалы и подтянись, поищи новую опору. Шаг, еще шаг. Дыхание сперто. С трудом набираешь воздуха полную грудь, с усилием выдыхаешь. Пот прошиб даже Темыра. В плечах ломит. Колени ноют от боли. Ребята побледнели, осунулись, и все же по-прежнему ловки, сноровисты. Нездешних, видать, они краев — облик выдает северян. Цепкость же у них, двужильность — истинно горская. Воздал бы Темыр каждому за сметливость и бойцовскую хватку, не поскупился бы на похвалу, да вышло по-иному.

Поспешил он с раздачей лавров. Забытье очарованья, минутная расслабленность навлекли несчастье. Лабуран был почти форсирован, выждать бы еще немного, осмотреться, прислушаться, принюхаться, и только потом попытаться выскользнуть за луг нагорный. Упустил он этот момент, и красноармейца, что пошустрей других и погорячей оказался, вознесло от полноты души. Увидев чистое небо над головой, парень предал анафеме все свои тяготы, метнулся туда, где и облакам вольготно, чтобы, наконец, надышаться вволю. И… раздался выстрел. Резкий, как хлопок детской игрушки.

Юноша рухнул как подкошенный. Со страху ли, от боли или неожиданности, но его опрокинуло навзничь, и он лежал на осыпи растерянный, озадаченный тем, что произошло с ним. Бог миловал — остался жив. Пуля угодила в локоть левой руки. Ребята наспех перевязали рану товарища. Он стиснул зубы — видно, задета кость — не застонать бы, не выставить себя опять мишенью. От того, что все случилось так просто и так жестоко, хлопцы пригорюнились, но тут же спохватились и взбодрились.

— Это не страшно, — произнес раненый подавленным голосом, словно вымаливая у друзей прощения за свою вину.

— Сидел бы уж, Виктор, да помалкивал. У страха, говорят, глаза велики, твои же на лоб повылезали, — куражился над ним курносый красноармеец с россыпью мелких рябинок на смешливом лице балагура и заводилы.

— Быть тебе, Витек, отныне на прицеле у Васи-Василенка. Проходу не даст и невесте отпишет в Курск о совершенном подвиге, — зачастил тот, что замыкал цепочку и теперь расположился ниже остальных за мшистой скалой.

В глазах у Васи-Василенка горит васильковый огонек. Озорства, стало быть, ему не занимать. Крепкие скулы, жилистые руки потомственного рабочего, тяжелые плечи — в любом деле, знать, сдюжит.

— О тебе же, Гоша, сам доложил бы по инстанции, да нечем пока начальство порадовать. Всю дорогу хвост прикрывал. Арьергард! — уколол насмешника сосед, щуплый, интеллигентного покроя боец с глазами мечтатели и длинными девичьими ресницами.

— Пой, Музыкант, пой, только, пожалуйста, потише — на каждого пуля отлита.

Темыр в недоуменьи переводил взгляд с одного парня на другого. Ни оторопи, ни уныния — ничего, кроме ребячьего оживления и мужского спокойствия. Была и есть беда — она прижилась не за горами. Эти юнцы с оружием в руках знают об этом не хуже его и тем не менее хладнокровны и говорливы. А он-то думал… Думал-то о них самое что ни на есть хорошее, однако не ожидал от ребят такой прыти, такого бесстрашия. Оно и ладно…

«Лада нет, сынки мои, смерть ходит за нами по пятам — не миновать теперь схватки. За тем и шли сюда. Правда, обнаружили себя раньше срока. Тем, кто стрелял в нас, отступать некуда. Путь один — через Лабуран — и тот перекрыт. Значит — бой… Но кто они и сколько их? Добрые люди гостей пулями не встречают. Врагу же изойти поганой кровью. Таков закон гор. И мы исполним его, чего бы это нам ни стоило».

По праву старшинства, человеческого и воинского, Темыр готов был поделиться с молодыми красноармейцами и опытом своим, и опасениями, и отпущенной ему долей отваги, но успел убедиться, что назидания излишни, гораздо весомей обыкновенное слово участия и доверия.

— Вот мы и познакомились. Меня люди давно уж зовут Темыром. Друзья познаются в беде, Виктор, Вася, Гоша и Музыкант, — с удовольствием произносил он имена соратников.

Раздался смешок, прерванный новым выстрелом. Пуля оцарапала срез скалы в порядочном отдалении, срикошетила к ногам Музыканта. Он двинул ее сапогом, потом все-таки поднял и начал перекатывать на продолговатой ладони.