Попадают по-разному - Владимир Чистяков

– Так точно!

– Вот слева и поставьте, и пусть служки его как для великой службы обрядят. Сколько всего туш готово?

– Двенадцать.

– Как удачно! Прямо, как первоучеников. Всю верхушку церкви накрыли.

– Там священников только одиннадцать. Один – вообще, не поп, какой-то знатный с ними прятался, ещё трое – не из совета.

– А кто докладывал, всех взяли? И награду ещё не полученную, обмыть уже успел?

– Точно так, взяли всех. Но там вспомогательные отличились. Все ходы тайные показали. Они их всех хотели порезать. Сговорились на трети. Правда, один из них ещё жив, но чучело из него уже не набить. Кожи много срезали да и не хватает… Частей тела некоторых.

– По шесть с каждой стороны трона поставьте. Так! Теперь ты, Кэр. Знаю же, пол обстановки дворца с собой таскаешь. А значит, с тебя материнский портрет, самый большой, что есть. Повесить над троном. Крючья вбить в глаза вон той рожи, – не глядя тыкает пальцем назад в сторону самого большого тут лица божества, – слева будет портрет Кэрдин, справа – нашего отца. Динка, ты под ним будешь сидеть, латы в виде скелета, и маску-череп не забудь.

Поворачивается ко мне.

– Справа сидеть будет Осень. Всем ты хороша, одно плохо – ну совсем не рыжая.

Своды чуть от хохота не рухнули.

– А у меня парик такой есть, – тут же Маленькое Чудовище встревает, – Или, ещё лучше, Кэрдин Маленькую позовём.

– Кстати, где она? Что-то её сегодня не видела.

– Велела ей в лагере оставаться. Мою казну сторожить, да Яграна охмурять.

– Не, не годится. Сама же сказала, маленькая она. И для охмурения, и вообще… Смеяться ещё начнёт. А мне народ с угрюмыми рожами нужен. Будет им в святая святых храма троица самых страшных демонов.

– С рожами угрюмыми? Вроде, как у Осени? Я вот спросить забыла, у тебя зубы случайно, не болят, а то вон мрачная какая.

– Поговори мне тут! Винный погреб Меча уже ограбила?

– Ещё нет… Ой, а где он? На моей карте не было…

Госпожа оглушительно хохочет.

– Так потому и не было, знала же, вперёд башен туда понесёт.

– Если что, я знаю, где погреба эти, – встревает Рэндэрд.

– Уже разнюхал, пьянь! А говорил, тебе с половиной мозгов, нюх ещё отбили.

– Золота у меня достаточно, баб местных не охота, что ещё делать остаётся?

– А! – рукой машет, – Да плевать мне на самом деле, кто что сегодня творить будет. День-то какой сегодня! Многие из тех, кто его приближали никогда не ступят под эти своды.

Но теперь здесь стоим мы! Империя пришла сюда навеки!

Вера в казненных спасителей, первородный грех, непорочное зачатие, мир, созданный за семь дней и прочий бред, повержена!

– Хм, сколько с ними воюю, всё понять не могу, что в зачатии они плохого нашли? Ну, кроме когда не по взаимному согласию, конечно.

– Ха! Да ты на рожи их святых посмотри! Тут такое количество болезней сразу определить можно. Вот и придумывают ужасы про то, что им недоступно.

– Придумывали, – от спокойной злобы Рэндэрда даже холоднее становится, – больше не станут. Под корень выведем, мразь эту. Только те, что за морем, останутся.

– Опять за старое!

– Порох сухим должен быть. Конец одной войны часто означает начало новой.

– Ты неисправим. Хоть, в ненависти к попам не переменился. Не зря говорят, у твоего отца в родне бодронские жрецы были, а они попов этих при случае, жрали. А те их жгли, живьём на кострах из их книг. Чуждое знание должно быть уничтожено! Хотя, и своё-то порядком протухлое.

– Сам бы на их месте жечь стал. Книги в первую очередь. Потом тех, кто читать умеет. Они, как ни крути, хранят память людей о прошлом, а без памяти этой людям внушить можно что угодно. Мол, жили вы в полном дерьме, пока мы не пришли, да свет истинной веры вам не принесли. Кто-то и поверит, ибо не знает ни о чём другом. Потомков бодронов много, но мало кто знает язык, а уж читать единицы умеют. Я и то забыл после ранения.

– Ха-ха. Ты никогда по-бодронски читать и не умел. У тебя, помнится, их книги отбирать пришлось, ибо ты их сжечь хотел.

– Молод и глуп был. Книги-то хоть о чём были?

– Ничего особенного, но и для костра тоже ничего. Травники, не сильно глупые, кстати, да по звёздам гадания. Наблюдатели хорошие были, только понять не могли – большая часть происходящего в небесах к событиям на земле не имеет отношения. Сам-то по звёздам место определять не разучился? Или новые звёзды в небесах видеть стал?

– Вроде нет. Хотя, в небеса пялиться, помоложе есть кто.

– Тоже мне, старик выискался. Брата моего старшего изображал когда-то. А я старухой себя не ощущаю, и помирать не собираюсь.

Всё бы им препираться. Взрослые и заслуженные люди, а как дети малые ведут себя иногда. Или это я такой занудой становлюсь, вечно брюзжать охота? Старею, не иначе… Самой-то не смешно?

Хотя, мне всё чаще говорить стали, какая я скучная. Динка предлагала завести кого-нибудь. Не сразу сообразила, речь идёт не о животном.

Ничего умного ей тогда сказать не смогла. Да и она не вспоминала о разговоре. Ей самой блеск материнских рогов позволяет вытворять такое, что вряд ли кто другой разрешит своей дочери. Казначей с трудом сдерживает бешенство. Госпожа хохочет.

Думала, "пьянеть от крови" – выражение такое. Теперь знаю – это не так. Это про них обеих. Мать и дочь. Золоторогих в латах цвета крови.

Динка не замечает ничего вокруг, кроме пылающего пламени войны. Сжигает себя, но чаще других. Ни в чём себя не сдерживает.

Кривит тонкие губы казначей. Стала замечать, голубые камни нет-нет, да повернут в мою сторону.

Внутрь собора заносят только тяжелораненых. Легкораненые сидят у стен.

Навстречу пятеро солдат из третьей колонны. Один несёт завёрнутое в плащ тело, для человека – маловато. Госпожа наблюдательна не меньше.

– Так! Кого несёте?

– Пёс, господин Верховный. Нашей сотни.

– Третий чёрнознамённый полк шестая сотня… Помню. Это он три года назад лаем тревогу ночью поднял, когда из-за дождя нападавших не заметили. Потом лапу мне давал, когда ошейник с медалью получил?

– Он.

– Убит?

– Да. Их командира загрыз, но и тот успел кинжалом его ударить.

– Чего сюда несли?

– Так вон же убитых собирают. Хотели к ним, всё-таки в списках значился, на костёр как и всех…

– На костёр, значит… – в глазах Госпожи играют злые огоньки, – похорон Черныш, конечно, заслуживает. Так! Идите за мной.

Как крикнет.

– Десять человек с сапёрным инструментом – сюда!

Уже все вместе возвращаемся в храм. Проходим мимо врат, где Ярн коней привязывал. Госпожа опирается на стойку с книгой, только сейчас замечаю, под ногами зелёный ковер с птицей, похожей на орла. Верховный старательно вытирает сапоги.

– Вон временная гробница важного церковного хрена. Сдох дней десять назад. Ломайте её. Потом принесёте церковные знамёна. Завернём в них Черныша и тут похороним. А памятник я потом за свой счёт поставлю. Осень! Иди распорядись – если пленные попы поблизости есть – пусть с десяток приведут посмотреть.

Для тех, кто не знает – объясняю: собаке в храм заходить нельзя, их от входа палками гоняют. А уж в святая святых пса похоронить – такого осквернения ни один их храм никогда не видывал. Что же, всё когда-нибудь бывает впервые! Ну а пока, – выхватывает "Глаз Змеи" и вытянувшись вскидывает "на караул", – Последний салют рядовому Чернышу.

Мой клинок вылетает из ножен.

– Допрашивать их будете?

– Нет. Живыми они больше не нужны. Как говорила, их теперь просто не должно быть. Рэдд, ты вроде, последнее время историей интересоваться стал. Записать можешь, что для них, – тяжело и выразительно вздыхает, – "История имеет смысл: это нечто, имеющее начало и конец, центр, связанное одно с другим действие, история идет к факту – явлению Спасителя и идет от факта – явления Спасителя". Что смеёшься? Опять байку про древних императоров вспомнил?

– Именно. Был один, власть захватил, предыдущего императора со все семейством казнил…

– Правильно сделал, – Маленькое Чудовище встревает, – наследники и претенденты совсем ни к чему.

– Мудрецы, как раз на богословии помешанные, в меру сил ругать его стали. Там как раз один такой был, считавший смыслом истории пришествие спасителя. Ну, он их велел на корабль посадить, и к соседям отправить, пусть там богословствуют. У соседей как раз почитатели мёртвого императора собираться стали, что интересно, пока тот был жив, ругали его по-всякому. А как казнили – чуть ли не живым богом стал. Даже к лику святых причислили со всем семейством.

– Корабль хоть из тех был, что развалиться готов?

– Нет, вроде.

– Может, хоть днище пробить приказал?

– Нет. Добрый был тот император слишком.

– Кажется, от матери я что-то такое слышала. Ну, да я не настолько добрая. От меня богослов, если куда и уплывёт, то под лёд.

– Тут реки редко замерзают. Да и говно не тонет.

– Как уже сказала, ко мне таких доставлять в виде туш или чучел, можно так же по частям, но такими кусками, чтобы я убедиться могла, от нужного эта часть или нет.