На южном фронте без перемен - Павел Яковенко

Впереди пылил разведвзвод. Мне казалось, что я различаю крепкую фигуру Сабониса.

— Привет землякам! — махнул я рукой замполиту Жиркову, которого увидел на соседней боевой машине. Он вяло махнул в ответ.

Конечно, знал я его плохо. Знал, что замполит, знал, что уроженец нашей области, слышал, что недалекий. Но здесь надо пояснить. Слышал я это от Тищенко и его друга Мартынова. Они рассказывали, как разыгрывали этого замполита, и как он все время на это велся.

Им было смешно, а мне — не очень. Шутки у них были злые, и такие… Как бы сказать, на грани откровенного издевательства. Что, сказать замполиту, что его вызывает начальство, которое этого не делало, а потом ржать над тем, как Жирков пулей вылетает из кунга или палатки? Очень смешно! Я бы тоже, наверное, попался бы на такой «розыгрыш».

Мне, например, Тищенко периодически втирал, что если «пиджак» останется служить в армии по истечении двух лет обязательной службы, то он автоматически понижается до прапорщика. Я, конечно, был абсолютно уверен, что это чушь. Но Тищенко говорил так убедительно… Можно было даже поверить. Особенно, если не знать, что к этому лейтенанту надо относиться с большой долей подозрительности и настороженности…

Ладно, все к черту! Сейчас не до этих глупостей!

БМП слегка покачивался, и я покачивался вместе с ним, иногда цепляясь за Калиева, который, в свою очередь, крепко держался выступ на люке.

Я проверил рацию. Связь с Найдановым была хорошая, и он пожелал мне удачи. Я сказал спасибо, и начал про себя читать молитвы. Хорошо, что я знал «Отче наш», и «Да воскреснет Бог». Какое — никакое успокоение, но мне стало полегче.

Я часто слышал, что ожидание боя много хуже самого боя. Да, правда, ожидание было довольно муторным. Все, что было со мной до этого, было по-другому. На нас или нападали внезапно, и терзаться было попросту некогда, или, как под Первомайским и Гойским, я находился на позиции, по большому счету, в укрытии, и все, что там от меня требовалось, это хорошо сделать свою работу. Или, как под Агишбатоем, мы занимали территорию, оставляемую отступающим противником.

В наступление на заранее подготовленную оборону, в рядах пехоты, я шел впервые.

Тут у меня в памяти всплыла одна из тирад Левченко, которую он выдал нам с Васей, когда мы выпивали зимой на Васиной квартире. Тогда он сказал, что все рода войск, конечно, важны, но пока матушка-пехота своей голой жопой на проволоке не повиснет, пока ее не порвет, и не займет территорию, бой выигранным считать никак нельзя.

Теперь я и сам чувствовал, насколько, оказывается, голая у меня жопа, и как больно будет висеть ею на колючей проволоке. Уж быстрее бы все началось, что ли? Тогда не будет времени на всякие душевные терзания…

Все, приплыли. БМП выстраивались в линию, дальше они не пройдут. Дальше пешком.

Перед нами был низкорослый лес. Не густой, деревья невысокие, все какие-то искореженные, пытающиеся расти не ввысь, а в ширь. Чего-то им не хватало здесь в почве? Или у них изначально сама природа такая?

Непонятно. Но проехать на боевой машине было действительно крайне трудно, если возможно вообще. Да и путь лежал на подъем, в гору.

Три наши роты, тремя колоннами одновременно двинулись параллельно друг другу. Я так и шагал вместе с Логвиненко. Впереди, в просвете между кустарником, мелькнула фигура Франчковского.

Шли молча, почти без разговоров. Но все равно, движущаяся масса бойцов волей — неволей создавала шум, как будто через лес скользила железная змея, обдирая стальной чешуей деревья, попадающиеся ей на пути.

За мной пыхтели два бойца, тащившие на себе АГС и боеприпасы к нему. Они тихо, шепотом, матерились — оружие было тяжелое, и нести его вверх по плохой дороге было не очень-то легко.

Мне казалось, мы идем уже довольно долго, и постепенно у меня в голове стала появляться мысль… Что, может быть, все не так уж и хреново. Что мы сейчас дойдем до какой-то точки, займем ее, окопаемся, и выкурить нас оттуда будет уже довольно нелегко. Потому что это уже тогда не мы будем наступать на пулеметы и АГС противника, а, наоборот, им придется это делать. Я заметно приободрился… А зря!

Впереди раздались крики, началась стрельба, а потом стрелять начали непосредственно в нас. Логвиненко откатился в сторону, я бросился за ним. За мной — два бойца с АГС.

Следующий боец не успел, он рухнул на землю, можно сказать, прямо перед моим носом. Забил ногами, и утих. Я откатился еще немного в сторону, и потерял Логвиненко.

Что делать? Я схватился за рацию… И понял, что, наверное, ей я обязан жизнью. Она была разбита вдребезги. Как я этого не почувствовал? Когда пуля попала в нее?

Стрельба впереди усилилась. Справа от меня заработал АГС. Куда он стрелял, я не имел ни малейшего представления. Взяв автомат, я высунулся немного из-за дерева, за которым прятался… И бац! Поля ударила в его ствол, почти на уровне моей головы.

Я резко отпрянул. «Черт! Мы окружены!». Мысли закрутились в моей голове как разноцветная карусель. Куда? Прорываться вперед? Идти назад? Или оставаться на месте и ждать? Чего ждать?

Оставаться на месте было так же страшно, как и двигаться. Я чувствовал, что снайпер ждет меня. Это было жуткое ощущение. Бах! Еще одна пуля попала в ствол. Нет, надо все-таки отползать куда-то? «Надеюсь, что хотя бы сзади никого нет»!

Ах, да! У меня же есть две гранаты! С перепугу я совсем забыл о них. Я нащупал одну у себя под животом.

«Надо кинуть ее вперед, а потом прорываться к Логвиненко».

Слева послышался сильный шум. Кто-то приближался. Я увидел вынырнувшего из-за дерева солдата, с перекошенным окровавленным лицом. Тут же он кубарем, словно ударившись о невидимое препятствие, покатился на землю.

Я бросил гранату вперед, и прыгнул в сторону от своего зеленого «спасителя». Я покатился по траве, свалился в ложбинку, и наткнулся на Логвиненко, вокруг которого было несколько человек.

АГС был разбит, около него, уткнувшись лицом в землю, лежал один из тех бойцов, кто совсем недавно еще нес его на своих плечах.

Еще несколько десятков секунд, и я увидел наши отступающие роты. Мы тут же присоединились к потоку.

Логвиненко зачем-то кинулся ему навстречу, и начал пробиваться вперед, а я влился в толпу отступающих. Рядом снова оказался Калиев. Он умоляюще взглянул на меня, потом колени у него подогнулись…

Я попытался остановить пробегавшего бойца — он оттолкнул меня, и помчался дальше. Тогда следующему я сразу врезал в морду. Тот упал. Я схватил его за шиворот, и приказал помочь мне. Он тупо подчинился.

Мы подхватили Калиева и понесли его, держа за руки. И хотя он перебирал ногами, но нести бойца было крайне тяжело.

Впрочем, большое физическое напряжение словно убрало мой умственный паралич. Я снова начал ясно соображать, и замечать происходящее вокруг. Стрельба за нашими спинами стихала, а это могло означать, что нас не преследуют. Значит, скоро можно будет остановиться, передохнуть, и хотя бы попытаться восстановить боевой порядок.

Однако порядок остался только в том, что отступление стало чуть более спокойным, чуть менее походящим на откровенное бегство. Оно закончилось только тогда, когда наша пехота вышла к своей боевой технике.

Бойцы в изнеможении валились на землю. Водители из БМП тут же бросились к пехоте с расспросами.

Быстрее всех сориентировался замполит батальона. Он почти силой вернул двух водителей БМП на место, и в эти машины стали грузить раненых, которых удалось вынести с поля боя.

Я сдал Калиева с рук на руки, и вернулся обратно к лесу, ожидая появления офицеров. Ждать пришлось совсем недолго. Вышли и Логвиненко, и Франчковский, и Урфин Джюс, и Санжапов, и Жирков…

На Жиркове лица не было вообще. Он был белый как мел, я не преувеличиваю. Сколько раз я слышал это выражение, но только сейчас убедился, что это возможно самым буквальным образом. Лейтенант вышел из леса, и тут же бессильно упал на траву.

Франчковский потерял весь свой апломб. Как я узнал позже, пуля пробила ему бронежилет, но не смогла преодолеть пластину из бронника, которую ротный на всякий случай засунул себе в нагрудный карман. Франчковский с таким немым изумлением изучал эту пластину, как будто увидел ее в первый раз.

Впрочем, на этом, пожалуй, удачи и закончились. Я лично не видел медика Гаджи, который, как я точно знал, вошел в этот лес вместе со всеми.

— Ты не видел Гаджи? — спросил я у Логвиненко.

— Нет, я даже не знаю кто это.

— Капитан Гафуров. Медик.

— А… Нет, не видел. Не знаю.

— А ты, кстати, чего вперед-то побежал? — спросил я.

Ротный задумался.

— Надо было бойцов своих собрать, — сказал он. — Нехорошо, когда командир бежит впереди своих подчиненных.

— Логично.

Я оставил Логвиненко, и решился подойти к растерянным и озабоченным Санжапову и Урфин Джюсу, стоявшим недалеко от меня. В этот момент в то самое место, которое мы недавно так бесславно покинули, полетели артиллерийские снаряды. Комбат и ротный болезненно поморщились.