Летопись моей музыкальной жизни - Николай Римский-Корсаков

Позднею весною ко мне совершенно неожиданно приехал В.А.Теляковский, управляющий московскими казенными театрами. Целью этого посещения было просить меня отдать для постановки в будущем сезоне на Большом московском театре «Сказку о царе Салтане». Я должен был отказать, так как уже обещал эту оперу Товариществу Солодовниковского театра. Конечно, я сожалел, что дирекция додумалась немножко поздно, но делать было нечего, и пришлось отказать. Я предложил Теляковскому поставить что-либо другое из моих сочинений, например «Псковитянку», тем более что Шаляпин —неподражаемый Иван Грозный —был в его распоряжении, так как перешел к этому времени в императорскую оперу. Теляковский охотно принял мое предложение, однако постановка «Псковитянки», как оказалось впоследствии, состоялась лишь через год.

* * *

Ле-то 1900 года[504] мы решили провести всей семьей за границей, поблизости к сыну Андрею, занимавшемуся в Страсбургском университете. Через Берлин н Кельн проехали мы вверх по Рейну до Майнца и, прожив несколько времени в Страсбурге, поселились довольно надолго в Петерстале, в горах Шварцвальда. Андрей обыкновенно приезжал к нам на субботы и воскресенья. С наступлением университетских каникул мы вместе с ним поехали в Швейцарию, где прожили главным образом в Фицнау, на озере четырех кантонов, на склоне горы Риги. Посетив потом Лозанну и Женеву, мы совершили чрезвычайно удачную поездку В Шамони, имев полную возможность налюбоваться Монбланом и погулять по его предгорьям (Mer de glace, Mauvas pas и проч.). Обратный путь наш был опять через Берлин. В Петербург мы возвратились к сентябрю.

Ни в Петерстале, ни в Фицнау, где мы жили подолгу, у меня не было инструмента. Тем не менее, сочинение «Сервилии» шло хорошо без помощи рояля. Полные и V действия и части и V были набросаны[505]. Проиграть мне удалось их только раз в Люцерне, где в отеле католического общества был отличный концертный рояль. Несмотря на то, что сочиняемая без рояля музыка ясно слышится автору, когда приходится проигрывать на рояле в первый раз значительное количество сочиненного без рояля, получается впечатление особое, какое-то неожиданное, к которому надо привыкнуть. Причиною тому, вероятно, отвычка от звука рояля. При сочинении же оперы звуки, представляемые мысленно, принадлежат голосам и оркестру и, будучи исполняемы в первый раз на рояле, кажутся несколько чуждыми.

Итак, возвратясь в Петербург, я привез с собою вместе с сочиненным весною полные, и V действия, кое-что для и V действий, наполовину сочиненное, которое я и докончил в скором времени; только сочинение действия несколько затянулось. За инструментовку я принялся немедленно. Состав оркестра взят был обыкновенный, как и в «Царской невесте», с прибавкой кое-где басового кларнета. Исключительно драматический сюжет «Сервилии», подобно сюжету «Царской невесты», требовал по преимуществу чисто вокального приема сочинения, а в этой области я чувствовал себя теперь свободно, и голосовые фразы и мелодии выходили у меня певучими и содержательными. Задачей же моей оркестровки на этот раз мне представлялась потребность не только не заглушать голоса, но и хорошо поддерживать их и помогать им, что, как оказалось впоследствии при исполнении, и было мною достигнуто. Я полагаю, что ария Сервилии в действии и сцена ее смерти вышли в особенности удачны в этом отношении. Сюжет «Сервилии» давал возможность один лишь раз прибегнуть к широкому голосовому ансамблю. Таким моментом оказался квинтет в конце действия. Я полагаю, что квинтет этот с началом, изложенным канонически, по звучности своей и изяществу голосоведения не уступает соответствующим формам «Царской невесты», но, прерываемый входом вестника, не производит на слушателей должного впечатления, так как последние любят концы, подчеркнутые и определенные, а до понимания прерванных с драматической целью ансамблей они не доросли. Материал для заключительного многоголосного «Credo» был мною заимствован из заключительного «аминь» второй редакции «Псковитянки», неуместного в последней. Переходам от голосов солистов, к голосам нарастающего хора в этом «Credo» я не могу не быть довольным. Система лейтмотивов в «Сервилии», как и в предыдущих операх моих, получила широкое применение. Таким образом, работа над оркестровкой «Сервилии» занимала меня в течение первой половины сезона, после чего я досочинил и привел в порядок недостававшее действие, причем ансамбль пирующих римлян, декламация, Монтана и пляска Менад, как элементы бытовые, были мною строго выдержаны в греческих ладах. К весне вся работа была кончена, и к изданию ее было приступлено Бесселем.

И.А.Всеволожского сменил князь С.М.Волконский[506]. Новый директор театров немедленно же приступил к постановке «Садко» на Мариинском театре[507]. Декорации писались по эскизам А.Васнецова, костюмы тоже делались по его рисункам. Лучшие силы из числа артистов были привлечены. Царевна была Вольска, Садко —Ершов, однако почему-то (по причине интриг или капризов) не певший на первых представлениях и замененный Давыдовым. Направник разучивал и дирижировал не морщась, но впоследствии все-таки сдал мою оперу Феликсу Блуменфельду, ставшему к этому времени на равные права с Крушевским. Итак, «Садко» был наконец дан на императорском театре, что давно пора было сделать, на для этого понадобилась новая метла в лице князя Волконского. Опера прошла прекрасно[508]. Приятно было наконец услышать свою музыку в большом оркестре и при надлежащей раэучке «Кое-как» частных оперных сцен уже начинало меня удручать. После трех-четырех первых представлений выступил и Ершов и выдвинул собою партию Садко[509] «Садко» давался с некоторыми купюрами, которые я сам наметил к пропуску, так как, по мнению моему, они затягивали дело. Впоследствии, однако, я пришел к тому, что и эти купюры, за малыми исключениям, тоже нежелательны. Былина Нежаты действительно несколько длинна и монотонна, но при купюре пропадает хорошая оркестровая вариация. Сцена на корабле, длинноватая сама по себе, вряд ли выигрывает от купюры. Более подходяща здесь купюра при отъезде корабля, когда Садко спустился с гуслями на доску. Пропуск реприз некоторых колен в плясках речек и золотых рыбок, пожалуй что, и желателен. Большая же купюра в финале оперы, во всяком случае, портит дело. Если «Садко» продержится на сценах еще лет 15 или 20, то, вероятно, купюры эти будут уничтожены, как то происходит с вагнеровскими операми, дававшимися ранее за границей с купюрами, а ныне дающимися без купюр.

Впрочем, «Садко», как и другие мои оперы, не выдержит вообще такого долгого срока; тогда другое дело.