Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

В этот раз основной удар пришелся по Талейрану. Министр иностранных дел в отсутствие Хозяина окончательно распоясался. Даже в глазах Фуше он зарвался и обнаглел. Через пять дней после своего стремительного возвращения Император вызывает к себе высших сановников – Камбасереса, адмирала Декре, генерал-адъютанта Лебрена и, конечно, «зарвавшийся дуэт» – Талейрана и Фуше. После непродолжительной вступительной речи, обращенной к министрам, Бонапарт не выдерживает и, резко вскочив, направляется в сторону Талейрана.

Министр иностранных дел, ничтоже сумняшеся, стоит к Императору вполоборота, достаточно фривольно, в расслабленной позе, держась за край мраморного камина. Весь его вид говорит о том, что происходящее в кабинете Хозяина не имеет к нему никакого отношения: министр – сам по себе, он независим; что до других – ему все равно. И вообще, ему скучно.

Это неприкрытое пренебрежение замечает Наполеон. Надменное поведение министра слишком вызывающе. Оно граничит с хамством. И Бонапарта понесло…

– Вы – вор и негодяй, Талейран! – закричал, брызгая слюной, Наполеон. – И были им всегда! Тем не менее такого предательства я никак не ожидал… Вы – клятвопреступник! Деньги – это то, ради чего вы способны предать собственных мать и отца… Изменник! Ведь именно из-за вас мои солдаты сейчас проливают кровь в Испании… Это была ваша идея, Талейран! Да-да, именно ваша! Власть и деньги испортили вас. Сколько ни дай – вам все мало! Изменникам не место в правительстве!..

Талейран оскорблен до глубины души (скорее, хочет это показать). После обвинений Хозяина, брошенных прямо в лицо, он с высокомерным видом выходит в переднюю, где с досадой бросает:

– Жаль, что такой великий человек так дурно воспитан…

На следующий день Шарль Морис де Талейран, лишившись звания обер-камергера, уже не министр. Известие оказалось еще горше после того, как один из преданных ему людей доложил, что «пройдохе Фуше» удалось удержаться…

* * *

Уже никто не оспаривал: Республика, осуществив головокружительный кульбит, превратилась в монархию.

«Приняв правление из рук республиканцев, я как бы вымыл, очистил и подправил старую картину Рафаэля, которую лак пачкунов довел до полной неузнаваемости», – скажет позже о том времени Наполеон. Благодаря «талантливому художнику», неузнаваемым становился и весь Старый Свет. Устоявшаяся монархическая Европа постепенно погружалась в Европу семейную.

Старший брат императора, Жозеф Бонапарт, окажется королем Неаполя и Сицилии, а потом и королем Испании под именем Иосифа I; другой брат, Луи, – королем Голландии (Людовик I). Младшенький, Жером, женившись в 1807 году на принцессе Екатерине, дочери короля Фридриха Вюртембергского, станет королем новообразованного Вестфальского королевства.

Не забудет Наполеон и про сестер. Старшая из них, Элиза, получит титул великой герцогини Тосканской и княгини Луккской и Пьомбинской; младшая, Каролина, выйдет замуж за Иоахима Мюрата и станет королевой Неаполя. Даже негодник Бернадот – и он, князь Понтекорво, займет бесхозный шведский трон[132]. Ближайшие соратники Бонапарта становились герцогами, князьями и графами. И эти пройдохи, ничтоже сумняшеся, распоряжались в Европе как у себя дома.

Выступая в британской палате общин, Ричард Шеридан однажды не удержался и, показав депутатам карту мира, воскликнул: «Взгляните на эту карту, господа, на ней повсюду Франция…»

Действительно, карта мира менялась до неузнаваемости. Ее стали называть наполеоновской. И это при том, что сам Бонапарт и не думал спрашивать, нравится это кому-то или нет. Спрашивать не было времени. Он вечно спешил, следовало только действовать. Со своими союзниками Наполеон был прямодушен и щедр, с врагами расправлялся жестоко и цинично.

Британский лев, привыкший со снисхождением относиться к европейским королям и герцогам, с таким раскладом был не согласен. Львы не терпят рядом с собой сильных хищников. Двое сильных жить в мире не могут – кто-то должен быть наверху. Когда французский «орел» стал угрожать всему миру, обострение приняло необратимый характер.

Совсем по-другому вел себя русский «медведь». Знавшие Александра I утверждали, что он был самым «европейским» царем из всех, кто занимал трон с двуглавым орлом. Александр не хотел войны, но помочь соседям избежать общеевропейского хаоса, вызванного «наполеонизацией», считал своей обязанностью. Хаос заразителен; он – как чума: появившись в одном уголке, непременно нагрянет в другой. С республиканской смутой, выплеснувшей на поверхность «узурпатора», следовало покончить раз и навсегда…

Аппетит приходит во время еды. Чем выше становилось влияние Наполеона Бонапарта в Европе, тем больше не хватало этого влияния на собственное окружение. Мало того: тем яростней обвиняли его те, кому по воле Императора было даровано рукотворное могущество. Все эти герцоги и короли, еще вчера – дети конюхов и трактирщиков, сегодня и не думали благодарить своего благодетеля, расплачиваясь с ним неприкрытым неподчинением и всяческими обидами.

К удивлению Наполеона, выяснилось, что неаполитанский король Жозеф Бонапарт отнюдь не почивал на лаврах, а дулся на брата за то, что тот выделил ему такое «захолустье». Король Голландии Людовик тоже был недоволен поведением братца, совавшего нос не в свои дела и не дававшего править голландцами по усмотрению их монарха; ему вторил самый младший – король Касселя Жером, считавший, что порядки в Вестфалии должен устанавливать он – и никто больше! Воротил нос даже канцлер Камбасерес, не говоря уж о Талейране.

Жюно, герцог д’Абрантес, обиделся за то, что министерство финансов, видите ли, отказало в выдаче миллионных займов в пользу некоего банкира Рекамье, за женой которого герцог откровенно волочился. Мюрат не мог простить патрона, что исключительно по его вине не стал Польским королем; а Мармон, герцог Рагузский, затаил обиду, что не вошел в первый список на получение маршальского жезла…

* * *

«Все происходящее в Испании крайне плачевно. Можно подумать, что армией командуют не генералы, а почтовые чиновники. Как можно было так оставить Испанию, без причины, даже не зная, что делает неприятель!

Из письма Наполеона к испанскому королю Жозефу Бонапарту от 16 августа 1808 года

Впрочем, Бонапарта все это сейчас мало заботило. В построенной им Империи становилось неспокойно. В когда-то тихой и солнечной Италии, где еще вчера его солдат встречали цветами и овациями, начались народные волнения. Дошло до того, что в восставшую Калабрию пришлось отправлять войска; причем повел их известный вояка Массена – тот самый, который когда-то считался «освободителем Италии». На Сицилии и в Германии население, не скрывая, ненавидело оккупантов. Пруссия оказалась на грани вооруженного мятежа. Ну а в Испании ситуация в конце концов окончательно вышла из-под контроля – восстали Севилья, Гренада, Сарагоса, Валенсия… Кончилось трагедией: 23 июля 1809 года произошла так называемая