Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

Сида хмурится.

Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.

Самый противный вариант!

Потому, что тогда выходит, что Немайн — сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.

Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память — его, как и вся ухватка. Тогда — почему все сыплется, рук не хватает — удержать, глаз и ушей — уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя — прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!

Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик — и побольше грозы в голос:

— Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!

Выбрала — так выбрала. Но для людей — не значит для себя…

В ответ — звонкое, но усталое:

— Другая римская августа!

И, рядом:

— Я это ты!

Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась — и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…

— А что вы тут делаете, а?

Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.

— Майни ищем!

Сестра–римлянка — и «Майни»? Все время была Немайн, и — если забудет — «Агусто».

— Ты забыла предупредить сестру, — сообщает Луковка, — она очень беспокоилась. Очень! Хорошо, вспомнила, что есть я. Меня ей почему–то не хватило, ну, мы отправились к тебе.

— Сиятельная Нион Вахан отвела меня к тебе. За руку. Сестра, почему она знает то, чего не знаю я?

Немайн помотала головой.

— Я тоже не знаю. Нион, как ты меня нашла?

— Я это ты. Ну, где ты могла быть, кроме как на холме Мерлина? Это его сейчас глупые холмом Мерлина зовут. А раньше, до того, как пришли римляне и озерные ушли в Аннон, был безымянный, просто волшебный… Кто бы на него ни забирался — не возвращался, не получив либо колотушек, либо видений… Я вообще сомневалась — ты так не хочешь быть собой… Может, Луковка уже не ты, и слышит неправильно. Боялась. Но ты — здесь. Значит, я — это ты.

Не улыбнулась — просияла.

И ведь права! Вот почему роща для свиней, а холм для распашки — табу! Скорее всего, друиды хорошо понимали, что если распахать склоны, пашню смоет — зато овраги искорежат и остальные поля. Простонародью же объяснили по–свойски. Иным — и колотушками.

— Майни… — Анастасия словно сама не верит, что так называет сестру, — Ты меня не пугай больше так. Надо уйти — скажи. Только скажи, что вернешься! Или… даже, что уйдешь насовсем. Только говори, пожалуйста… Я выдержу. Я теперь сильная. Я ведь не ребенок…

— Она же твоя сестра, — поясняет Луковка, — а не ты сама. Помнишь, ты меня учила с тобой здороваться и прощаться? А теперь сама забыла… И что нужно говорить вслух, тоже забыла!

Немайн молчит. Говорить — стыдно. Потому что — дошло. Медленно, как до того динозавра с мозгом в основании хвоста. Ну, у сидов шея длинная, на три позвонка длинней, чем у людей. Да и гены… Сущности явно кроме росомахи и жирафа прибавили! И что толку от памяти гениального инженера, который умел подмять или воодушевить людей на решение одной задачи — как правило, недолгой. Недели. Максимум — месяцы. Потом победитель, увенчанный славой, шагал по карьере дальше, оставляя за спиной пунктир связей… и только! Он никогда и никем не управлял постоянно, семьи, и той не завел. Немайн — и есть то, что получилось в результате одной из самых серьезных его попыток.

Что касается профессии… Половина коллег ненавидит вечно правого сноба, он не озабочивается отвечать тем же, просто растирает в пыль при случае — чаще всего ради доброй шутки. Остальные — нейтральны и профессиональны. Или делают вид.

Сида в Камбрии — год. И если ей еще не плюют в лицо на каждом шагу, не вызывают на схватки до смерти и позора — значит, она что–то большее, чем «пожарный корпорации» и «победитель катастроф» из двадцать первого века… Только пока не понимает и не умеет пользоваться тем, что неосознанно приобрела.

— Скажи что–нибудь! — говорит Луковка. — Анастасия не понимает твоего молчания!

Что можно выговорить, когда стыд сжимает горло? Разве — согнуть спину и шею. Когда чуть отпустит — признать:

— Я виновата… Простите меня! Анастасия, я же саму себя не помню… Вот и тебя чуть не забыла. Сестра, пожалуйста… Помоги вспомнить!

Тут ухо сиды резко повернулось, раздался окрик:

— Володенька, бяку брось! Брось, кому сказано!

Сын выпустил тварюшку. Жук, обрадовавшись спасению от огромного и, очевидно, насекомоядного существа, поднял надкрылья. Тяжелое жужжание — и он, промелькнув темной размытой чертой, исчез. Быстро, почти как пуля! Немайн вновь обернулась к сестре и подруге — лицо все еще просительное. Виновато и чуточку гордо сказала:

— Мальчишка. Глаз за ним да глаз…

— За тобой тоже, — буркнула Анастасия. — Для чего еще существуют любящие сестры? Конечно, я тебе помогу! И если надо, прикажу бросить бяку!

— Спасибо…

Немного сказала, но этого хватило. С холма спускались вместе. У святой и вечной августы Анастасии через плечо оказался переброшен ремень новейшего оружия, освоенного буквально за пару часов. Когда еще она толком фехтовать выучится! Социальные изменения — хорошо, но дать тем, кто тебе дорог, шанс защитить себя — важней.

У Луковки — мешок с насосом, зато без еды… Всех сидовых припасов как раз хватило втроем поужинать.

У Немайн — сын в переноске. Уже не оглядывается по сторонам, спит себе. А у матери в уголках глаз…

— Майни, ты плачешь? Тебе грустно?

Сида провела по глазам тыльной стороной руки. МокротА! Но сестре нужно ответить. Луковка смотрит на Анастасию с удивлением, словно та не замечает очевидного.

— Не грустно, — ответила Немайн. — Просто… Кажется, я счастлива. От того, что вы рядом!

Эпилог

1

Пляшет огонек в камине — не людей греет, беседу. Кресло Немайн снова пустует. Промелькнула над городом, как короткий летний ливень, оставив умытую посвежевшую землю, но и остовы сломанных деревьев, и попорченные потеками из прохудившихся крыш стены…

Людям, заслужившим почет соплеменников ратными подвигами отныне придется считаться с Сенатом. Заведение, что задумывалось для пускания пыли в глаза соседям, отныне имеет собственный вес. Что для этого понадобилось? Две речи, два голосования и негласное обсуждение в «Голове». В Сенате — говорила августа. В «Голове» — оправдывалась перед своими солдатами императрица в старом, республиканском смысле слова: та, за кем армия пойдет на край света. В Сенате лились латинские речи — здесь хватило камбрийского говора.