Сокровища чистого разума - Вадим Панов

Ругаться в своём присутствии Фил позволял крайне ограниченному кругу лиц, но старый гвардеец среди них значился. Звание Ядге имел невысокое – всего лишь сержант, однако авторитетом среди гвардейцев пользовался огромным, считался кем-то вроде «дядьки», и Саймон специально не взял с собой ни одного офицера, чётко показав, кто в отряде будет «номером два».

– На скале есть пулемётные огневые точки, но против орудий они не устоят.

– И поэтому перед бомбардировкой расчёты уйдут.

– Если не дураки – уйдут.

– Мритский прикажет, он своих бережёт.

– Я тоже так думаю, господин полковник, – не стал скрывать Ядге. Он, разумеется, знал, что пользуется расположением шефа лекрийской контрразведки, но панибратства в общении не допускал.

– Хорошо…

Успех рискованного предприятия полностью зависел от точности расчётов и прикрытия, которое должны были устроить гвардейцам крейсеры. Если лекрийцы хоть в чём-то ошибутся, например в количестве и защищённости пулемётных гнезд и храбрости мритов, отряд гарантированно ляжет у стен Карузо, чего Саймон не собирался допускать ни в коем случае.

– Дозволите вопрос, господин полковник?

– Конечно, – отозвался Фил и сплюнул: камнегрядская пыль обладала свойством мгновенно залетать в полуоткрытый рот. Да и вообще в любую щель.

– Вам не сообщили, что за бронетяг действует против нас? А то ребята придумывают разное…

Опытный солдат намекал, что идущие в опаснейший рейд бойцы должны быть уверены в крепости тыла, в противном случае они начнут больше прислушиваться к инстинкту самосохранения, нежели к приказам и чувству долга, а в крепости тыла появились сомнения из-за непонятной и плохо закончившейся схватки «Горького» с неизвестной машиной: вдруг бронетяг-убийца продолжит охоту за лекрийскими кораблями и десанту некуда будет возвращаться?

– Люди боятся?

– Военные не боятся, господин полковник, военные опасаются.

Будь на месте Ядге любой другой гвардеец, он молниеносно оказался бы в «чёрном списке» Фила и, вернувшись в Лекровотск, горько пожалел бы о длинном языке и глупых вопросах. Но в преданности опытного охотника Саймон не сомневался и ответил честно:

– Я сам удивился гибели «Горького», сержант, однако никакой информацией, помимо общеизвестной, не располагаю. Считается, что капитан Тукем допустил какую-то нелепую ошибку или же сыграла роль случайность, и в снарядный погреб угодила пуля.

– Мы с вами знаем, господин полковник, что погреб надёжно защищён, пулей его не взять.

– Обычной пулей, – поправил солдата Фил. – Или из обычного оружия.

– То есть на бронетяге стоит что-то новое? Например, «Гаттас»?

– Я не знаю, Ядге, но такой вывод напрашивается.

Ответив, Саймон вновь поднёс к глазам бинокль и принялся увлечённо изучать скалу, намекая, что разговор на неприятную тему окончен. Гвардеец его понял, но, поразмыслив, подвёл собственный итог:

– Надеюсь, мы с этим бронетягом не встретимся.

А поскольку страха в голосе Ядге не слышалось, только нестыдное военное опасение, Фил, скрипнув пылью, согласился:

– Я тоже. – Выдержал паузу и уточнил: – Надеюсь.

Верный Тогледо отправился на «Исследователь-2» сразу после объявления тревоги. Подошел к Холю, сказал, что обязан присмотреть за подготовленным к эксперименту рундером, и пошёл, наплевав на предложение укрыться от возможной бомбардировки в подвале Карузо. И стал, наверное, единственным добровольцем, потому что остальной экипаж, а также занятые в эксперименте работники не горели желанием дрожать от страха в корабле, ожидая неминуемого удара. Они согласились бы рискнуть подняться и уйти в переход, но полученный капитаном приказ чётко гласил: «Сидеть и ждать!»

В конце концов трясущийся «Исследователь-2» дождался появления Алоиза, который принёс старшим офицерам почти хорошую новость. Прелесть её заключалась в том, что Вениамин милостиво разрешал рундеру уйти. Что же касается «почти», то разрешение сопровождалось условием провести эксперимент, и условие вызвало законное недоумение капитана Васадо и его подчинённых: «Зачем?!», и хотя Алоиз загодя заготовил уверенный ответ: «Демонстрация является частью плана по обороне Карузо», особенного впечатления он не произвёл. С одной стороны, офицеры понимали, что Холь – не самоубийца, и раз он прибыл руководить экспериментом, то уверен в благополучном исходе. С другой – перед глазами цепарей всё ещё стояла картина гибели «Исследователя-1», и воздействие её кошмарного величия было сопоставимо по силе с воздействием авторитета Алоиза. Команда нервничала, хныкала, упиралась, пыталась отыскать оправдание для отказа от непредсказуемого опыта, однако постепенно все припомнили легендарное умение Вениамина выдумывать чудовищные пытки, его привычку наказывать не только ослушников, но и членов их семей, и офицеры уныло разбрелись готовить цеппель к взлёту.

Холь же остался в кают-компании наедине с Тогледо – на время эксперимента это помещение стало личным кабинетом инженера. Какое-то время молчал, собираясь с мыслями, после чего негромко распорядился:

– После разговора отправишься к Транслятору и начнёшь изображать, что меняешь настройки. Помощников не бери. Я присоединюсь позже.

Неожиданный и противоречащий тому, к чему они готовились, приказ вызвал законное удивление:

– Могу я узнать, для чего нужна комедия?

– Чтобы показать Вене, что изначально Транслятор предназначался для других целей, – со вздохом объяснил Алоиз. – На «Исследователе» полно шпионов, и они должны донести, что мы с лихорадочной поспешностью вносим в конструкцию изменения.

Которые на самом деле не требовались, поскольку Транслятор с самого начала не предназначался для мирного использования.

Глаза Тогледо вспыхнули:

– Будем атаковать эскадру?

– У меня нет выбора, я должен защитить Карузо, – развёл руками инженер. – В противном случае Агафрена погибнет.

Он не мог обойтись без помощи, без доверенного лица, и таким человеком – правой рукой и советчиком – стал для Алоиза Тогледо. Верный помощник знал всё: и о связи Холя с женой Мритского, и о настоящем предназначении Транслятора, и о том, что стало бы с Вениамином, согласись он наблюдать за экспериментом с борта «Повелителя неба». Тогледо всё знал, но молчал, помогал Холю во всех начинаниях, поскольку искренне восхищался им и считал огромной честью быть причастным к удивительным изобретениям и открытиям Алоиза. И сейчас в его душе боролись противоречивые чувства: он радовался тому, что станет участником великого эксперимента, и грустил от того, что замысел инженера по устранению Вениамина сорвался, и будущее его любви, а значит, его жизни – под угрозой. Тогледо знал, что второй поездки в психиатрическую клинику не будет и второй раз он пистолет от виска Алоиза не отведёт.