Люби меня - Елена Тодорова

32

Это не любовь. Это другое.

© Александр Георгиев

– Значит, снова к ней таскаешься. Поэтому вернулся.

Это не вопрос. Мрачная констатация. После которой Тоха, якобы по-дружески, засаживает мне тыльной стороной ладони в солнечное сплетение. Якобы, потому что делает он это чересчур сильно. И эта сила определенно намеренна.

Мышцы моего живота инстинктивно каменеют. Стискиваю челюсти и на автомате задерживаю дыхание. Никаких реакций не выказываю: ни лицом, ни остальными частями тела.

– Почему молчишь, Квазимодо? – ковыряет Шатохин дальше, когда я не реагирую.

Ухмыляется и смотрит, гребаный драмодрочитель, при этом так, словно прознал о моей смертельной болезни.

Отворачиваясь, спокойно натягиваю футболку.

– Заметь, перед игрой я это дерьмо не ворошил.

Ну да, дождался, пока останемся в раздевалке вдвоем.

– Сам ты дерьмо, – резко бросаю, еще до того, как смотрю этому клоуну в рожу.

Тоха, пихнув язык под верхнюю губу, агрессивно ее оттопыривает. Смотрит при этом из-подо лба. И всем своим видом играет роль того отморозка, который провоцирует драку.

Я бы с удовольствием ему вмазал. Только потому, что он, как обычно, мастерски разгребает горящую в глубинах моего нутра тревогу.

Но понимаю ведь, что позже остыну и пожалею. А потому говорю то, что должен.

– У нас с Соней все серьезно теперь. Так что кончай гнать.

– О как! – выдает на самом деле почти равнодушно. И сразу после этого впивается мне в душу взглядом. – Неужели ты это признал? Мне радоваться или рыдать?

– Отъебаться, сказал же, – снова закипаю я.

– Уже вскрыл ее?

– Это не твое, на хрен, дело!

– Вскрой. Если бы Чара Лизку жахнул, все бы быстро прошло. И не было бы в конце так больно, – выдает авторитетно с интонациями какого-то, блядь, блогера-инфоцыгана. – Гештальт, бро, закрывать надо своевременно.

– Да откуда ты знаешь, трахал он ее или нет?! Или ты реально думаешь, что тебе кто-то такие вещи докладывать должен? – расхожусь я, треская на эмоциях дверцей железного шкафчика так, что в ушах звоном фонит. – Секс, боль, любовь… Это, мать твою, не всегда связано. Бывает нормально. Эксперт, блядь.

Тоху мой радиационный выброс не особо впечатляет. Непробиваемый индюк скрещивает руки на грудачине и нагло закатывает глаза.

– О, да ты, родной мой, как я погляжу, уже конкретно так ебу дал…

– Ну, дал, и че? – больше отрицать смысла не вижу.

Шатохин сощуривается. В очередной раз взглядом душу мне потрошит. Не знаю, какие, к черту, выводы делает, но спустя долгую паузу совершенно другим, будто сдавленным, тоном задает один-единственный вопрос:

– Не страшно?

То, что Тоха так неожиданно обнажает всю свою суть, толкает меня отставить собственные щиты и маски. Натужно перевожу дыхание, опускаю взгляд, а когда вскидываю его обратно на напряженно ожидающего моей кончины друга, глухо и поразительно искренне признаю:

– Страшно, – чтобы не удавиться первым же глотком воздуха, беру паузу. Вдыхаю и откидываю голову, пока затылок не прочесывает холодный металл шкафчика. Глядя на люминесцентные лампы, медленно моргаю. За ребрами ураган эмоций закручивает. То, что я уже научился понимать. И то, что до сих пор отказывался осознавать. – Страшно, конечно, – с хрипом усиливаю собственное принятие. – Страшно, что с кем-то другим она будет, – допираю, как мне кажется, основное.

Остальные страхи по сравнению с этим ощущаются мелкими искрами, которые больше не способны подорвать меня на основательные действия.

– Так, значит… Прям страшно, что с другим… Прям страшно, пиздец… – отзывается Тоха едва слышно. – Ну, я видел. По верхам понимал. Просто… Хрен знает… – странное дело, но он путается в словах, будто испытывает столь же сильное волнение, как и я. – Ты уже влюблен, да?

Освещение вдруг становится режущим и слепящим, а воздух тяжелым для вдоха, как на вершине горы. Да уж, еблан на Монблан.

Сглатываю. Судорожно вдыхаю. Надсадно выдыхаю. Моргаю чаще.

– Нет, Тох… Это не любовь. Это другое. Сильнее. Я без нее не могу.

***

Домой заезжаю, только чтобы переодеться. Однако Мирослава с порога с долбаным жульеном привязывается. Трясется вся, едва слезы не льет, что мать ее сожрет, если я не пожру – такая вот, блядь, злоебучая тавтология.

– Да не голоден я, – отмахиваюсь до последнего. – Скажи, что поел, а сама домой забирай. Своих покормишь.

– Вы что? – задыхаясь, за сердце хватается. – Людмила Владимировна меня через секунду раскусит! И говорить что-либо бесполезно будет…

– Блядь… – раздраженно роняю я. – Жульен в булке?

– Естественно, – расплывается в знакомой мне с детства улыбке. – Как вы любите.

– Ладно. Накрывай по-быстрому. Я переоденусь и спущусь.

Так и получается, что в клуб, где Соня празднует с друзьями свой день рождения, я приезжаю значительно позже того времени, к которому планировал появиться. Вхожу в здание, и меня вдруг накрывает сумасшедшими волнами воспоминаний.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍