На грани веков - Андрей Упит

— Поглядите, господин офицер, чем же это он и впрямь дыры в крыше затыкает.

Офицер поднял узелок, но — словно обжег пальцы — опять бросил и обтер руку о штаны.

— Тьфу, проклятье! Разверни ты!

Солдат кончиками пальцев брезгливо развернул и подал. Обнаруживший сверток уже соскочил наземь, встал радом и наблюдал. Пять писем — офицер только кинул взгляд: тот самый почерк, что и в отнятых у Брюммера…

— А! так вот какие дела!..

Но не успел обернуться к корчмарю, как тот кинулся бежать. В три заячьих прыжка уже был за дорогой в кустах возле протоки. Некоторые из драгунов вскинули мушкеты, но офицер выкрикнул:

— Не стреляйте! Живьем его берите!

Толмач уже оказался за дорогой. Его длинные ноги в два скачка отмахали то расстояние, на которое поляку понадобилось три. Корчмаря гнал смертельный страх, только черные подошвы мелькали в траве, а драгун бежал, увлекаемый бешеным гневом, вытянув руку, чтобы схватить этого негодяя и сделать из него лепешку. Всего в какой-нибудь пяди от затылка корчмаря его рука ухватила один воздух, тяжелые солдатские сапоги завязли в раскисшей от дождя глине, в то время как беглец мчался скачками, шлепая по грязи. Когда преследователь выбежал к берегу реки, корчмарь уже припал к иве, отвязывая примотанную к ней лодку. Оторвал узел, прыгнул и одновременно хотел схватить весло, но промахнулся, скользнул по склизкой доске и вниз головой упал в воду. Покамест он барахтался там, захлебываясь, преследователь подбежал, ухватил его за ногу и выволок на берег. Словно обезумев, корчмарь одной рукой вцепился в осоку, другой, точно за последнее спасение, держался за привязь лодки. Но теперь это было уже напрасно — его схватили за шиворот, встряхнули так, что только тина брызнула во все стороны, а когда он рванулся, чтобы хоть укусить эту руку, тяжелый кулак двинул его по зубам, и тотчас из носа хлынула кровь. А тут уже подоспели двое, трое, пятеро; его потащили назад, толкая, точно чурбан, то подкидывая вперед, то дергая назад. Офицер вне себя от злости кричал и топал ногами:

— Связать! Связать этого дьявола!..

Ему связали ноги, а конец веревки, чтобы надежней было, примотали к колесу телеги Кришьяна. Драгуны, как стая зверей, толпились вокруг, вскидывали мушкеты и махали кулаками. Офицер отогнал их прочь.

— Не трогайте! Мы должны доставить его в Ригу живьем. Эта тля знает слишком много, там он расскажет все, что положено.

Поляк отфыркнулся и ладонью смахнул кровь со рта.

— И ничего я вам не скажу!

— Не хвались, милый. Как птенчик, прочирикаешь все, что у тебя за твоей польской душонкой есть.

Корчмарка с ребенком на руках, вопя, кинулась вперед, пытаясь вцепиться ногтями в лицо связывающего. Прикладами мушкетов отогнали ее, оттащили и швырнули в корчму, захлопнув дверь. У Сиверса лицо перекосилось от страха и ненависти. Курт, сомкнув глаза, точно от боли, прижимал голову то к одному, то к другому плечу, не в силах заткнуть уши, чтобы не слышать воплей женщины и крика ребенка.

Офицер приказал еще раз обыскать все углы. Латыш отошел в конец корчмы, еще раз осмотрел проем окна, стену, глинистую площадку и оттиснутые на ней следы. Начал огибать подъем взгорка и в одном месте нашел вроде бы примятые кусты. Внизу в глине был ясно различимый след; продолжая поиски, шагах в двадцати обнаружил хорошо запрятанный погребок. Но в нем были только корчаги с молоком, кадка с соленой свининой и в самой глубине непочатый бочонок с берггофским пивом. Все это недурные вещи — но где-то тут, похоже, есть и получше. С чего это откос возле дверцы вроде бы осыпался? Драгун влез по нему, прошелся в одну, в другую сторону, вскарабкался еще выше и, раздвинув густые заросли жимолости и папоротника, увидел шесть мушкетов, восемь польских сабель, бочонок, наверняка с порохом, и тяжелый мешочек с пулями.

Когда солдаты снесли все это на дорогу, офицер просто пришел в бешенство.

— Да здесь же настоящая крепость! Вязать, вязать всех, в телеги и поехали!

Пленникам связали руки и ноги, так что они могли только глазами хлопать. Сняв шапку, Кришьян подобрался к солдату латышу.

— А меня, барин, нельзя ли домой отпустить? До Риги мне, старику, будет очень уж невмоготу, да и корму для лошади нету.

Гордый и довольный всем проделанным здесь, солдат хлопнул его по плечу.

— Брось, старина! У поляка сена еще хватает, а для самих — в погребке кое-что есть. Хватит на всех. В Риге господа тебе талер дадут за то, что вез.

— Да еще в имении у нас теперь новые порядки учинят. Вот я и хотел бы вроде, значит, при конюшне, а старуха чтобы скотнице помогала.

— Это уж как пить дать будет. Господа дадут тебе с собой грамотку Холодкевичу, только попроси. Мне это раз плюнуть, я тебе обещаю.

Возчик, привезший Сиверса, не очень-то расстраивался, а выкатив телегу, не жалея, навалил на нее корчмарева сена. Даже полмешка с овсом еще раздобыл.

— Брось, брат, лошадей есть чем кормить, — сказал он Кришьяну. — И баронам лежать, как на подушках. Отвезем уж наше злосчастье.

— Да уж придется ехать. Может, господа и вправду дадут грамотку. А тогда чего ж…

Когда притащили кадку с солониной и вкатили бочонок с пивом, Кришьян совсем успокоился.

— Если у человека с собой харч, так и разговор совсем другой. Не езживали мы в Ригу, что ли, — эка штука!

Кришьян погрузил все это добро и корчмаря, берггофский возчик — обоих баронов. Сам Кришьян пристроился на краю кадушки и держал вожжи, точно сидя на козлах.

— Ну, корчмарь-государь, ладно ли лежится?

Корчмарь уткнулся ничком в сено и не отвечал. Курт и Сиверс лежали в телеге так, что ноги были вместе, а головы — в разные стороны: у Сиверса — к лошадиному хвосту и вознице, который сидел пониже, упершись в оглобли. Когда спускались с крутого ската Птичьего холма, Сиверс почувствовал, что съезжает вниз.

— Проклятые! Бросили на воз, как телят. Придержите меня за ноги, а то я вниз головой свалюсь.

Курт связанными руками нащупал сапоги товарища по несчастью и придержал, насколько это было в его силах. Суставы горели как в огне, опухшие пальцы еле слушались. Лошадь не очень-то могла сдержать воз — с половины холма побежала, вначале довольно медленно, а потом во всю прыть. Только уже далеко за Кисумским мостом вознице удалось ее удержать. Подскакавшие следом драгуны угостили ее прикладами мушкетов. Возчик попытался вступиться за свою скотину.

— Вы уж не бейте, господа, она хотела господ к чертям в пекло поскорее утащить.

Голова Сиверса уже перевалилась через передок телеги. Барона опять втащили на свое место. Солдат насмешливо похлопал его по животу.

— Молодой еще, а гляди как отъелся, — у латышских хозяев пот жирный. Ничего, будет для червей праздник.

Сиверс не понял, но все же сообразил, что ничего хорошего тот не говорит.

— Бормочет, будто язык ему вывихнуло. Ну, да мы им еще покажем!

Боли в руках и колотье в боку были так сильны, что Курт волей-неволей должен был заговорить, чтобы отвлечься от собственных мучений.

— Латынь мы знаем, французский, а со своим собственным мужиком по-настоящему договориться не можем. Этим солдатам не можем сказать, чтобы они не мучили нас, мы тоже люди, которые чувствуют и страдают. Сто лет они уже господствуют на нашей земле, а мы даже их языка не удосужились выучить.

— Вы говорите, как сущий ребенок, фон Брюммер. Не станем же мы учить язык каждого грабителя, который на время вторгнется на нашу землю. Наши отцы не учили польский, и мы не будем учить шведский. Мы им нужны, а не они нам. В Риге все господа шведы говорят по-немецки.

— Под честное слово они могли бы позволить нам сидеть несвязанными — куда же нам бежать?

Сиверс хрипло рассмеялся.

— Честное слово дворянина — этим варварам? Вы не только ребенок, но и глупец. В морду им плюнуть — да и плевка-то они не стоят. Не думаю, чтобы они нам поверили, если бы мы даже на коленях клялись. Фон Шрадер дал слово не убегать, а где он теперь?

— Неужели он это сделал?

— На его месте и я это сделал бы. Несомненно, и вы. Жизнь все-таки куда более стоящая вещь, чем честь.

— Ах он отребье этакое! И вы его еще защищаете?

— Не будьте же вы смешным. Ощупайте свои веревки, если можете, а потом говорите о чести и другой подобной ерунде. Без Шрадера у нас не было бы никакой надежды освободиться из рук этих дикарей.

— Надежда? У вас есть еще надежда?

— Есть. И притом немалая. И, если угодно, очень даже крепкая.

Офицер завернул коня в аллею, ведущую к имению Атрадзен. Сломанная липа была распилена и сложена в поленницу, старая борона и весь хлам убраны. Сразу видно, что теперь тут распоряжается рука потверже, нежели у барона Геттлинга.

Подъехали к самому замку, и в один миг гладкая площадка оказалась истоптанной и развороченной. Толмач и половина драгунов сразу же кинулись по службам. Перепуганные служанки выскочили из дверей кухни и замка, точно курицы, завидевшие коршуна, и разбежались, — напрасно шведский офицер махал рукой и звал их к себе. Тогда он повернулся к своему унтер-офицеру.