Жизнь и судьба Михаила Ходорковского - Наталья Точильникова

Что же касается «барьеров», то они для меня заключались в одном — никогда не изменять своей позиции под давлением силы, а не аргументов. У нас был прекрасный ректор Г. А. Ягодин. Он называл меня «мой самый непокорный секретарь» (имелось в виду — секретарь факультетского комитета комсомола). Понятно, что он мог легко меня сломать, но не делал этого, позволяя закалиться характеру. К сожалению, в 1985 году он ушел из института на повышение.

Мне повезло и второй раз. Членом бюро нашего Свердловского райкома партии была Кислова, а членом бюро — секретарь ЦК по вопросам строительства Ельцин Б. Н. Я получил от них настоящий урок мужества, когда их «гнобили», а они не сдавались. Причем Кислова не сдала Ельцина. Чего ей это стоило — могу себе представить.

К слову, в 1999 году депутатом от Томской области, где я работал, был Лигачев Е. К., который всячески пытался «гнобить» уже меня. Я запретил нашим атаковать его в ответ, т. к. он был уже очень пожилым человеком, хотя сказать было чего «с избытком».

Я считал себя членом команды Ельцина. Одним из очень многих. Именно поэтому пошел защищать Белый дом в 1991 г. и мэрию в 1993 г., именно поэтому вошел в неформальный предвыборный штаб в 1995–1996 гг. Это, пожалуй, стало самым опасным мероприятием в моей жизни (почти). Именно из-за Бориса Николаевича я не выступал против Путина, хотя и имел о нем свое мнение. <…>

Уважаемая Людмила Евгеньевна, думаю, могу определить себя как вольтерьянца, т. е. сторонника свободомыслия, свободы слова. Б. Н. Ельцин в этом плане был моим идеалом, как до него и Г. А. Ягодин. Работа с ними не вызывала у меня внутреннего протеста.

Разгром НТВ в 2001-м (я пытался им помочь деньгами, что мне вменили в первом процессе) стал моим «Рубиконом». Именно разгром команды, а не переход собственности, поймите правильно».

«Как можно было ухитриться вырасти «правоверным» комсомольцем безо всяких сомнений в том, кто друзья и кто — враги? — поражается в ответе Улицкая. — Значит, это было возможно. У меня нет оснований не доверять Вашему анализу. Значит, я была пристрастна в своем полном неприятии всех партийных и полупартийных людей».

«Ельцин был для меня одним из партработников, и я страшно заволновалась, когда все мои друзья побежали к Белому дому, а я сидела у себя дома и горевала: почему мне не хочется бежать на эту демонстрацию вместе со всеми?» — добавляет она.

«Я, когда был на практике, не в заводской библиотеке сидел, а гексоген (взрывчатку) лопатой кидал, на пресс-автомате работал (чуть вместе с приятелем на тот свет не отправился по собственной ошибке), — пишет Ходорковский в следующем письме. — На сборах были, мне звание сержанта присвоили и назначили замполитом, а я опять попросился на завод — снаряды старые разбирать. Мы ведь комсомольцы, нам положено идти на самые опасные участки. И разбирал, под недоуменными взглядами командовавших офицеров с нашей военной кафедры».

Читая этот огромный разворот в «Новой», тогда же, осенью 2009-го, я поймала себя на том, что позиция Ходорковского мне ближе, хотя все советское было для меня столь же отвратительно и неприемлемо, как и для Улицкой. Хотя в том возрасте, когда он был в Комсомоле, я была в «Демократическом союзе», и в том возрасте (я младше него на шесть лет), когда он был комсомольским секретарем, я баллотировалась в Моссовет от движения «Демократическая Россия».

Потому что мы оба верили, хотя и в прямо противоположные вещи. И я тоже была человеком «партийным», хотя и из другой партии. Мы оба были, состояли и привлекались, а не сидели дома сложа руки из страха поучаствовать в строительстве дороги в ад.

Может, и замостили некоторый кусок.

Но если бояться построить дорогу в ад, вообще ничего не построишь.

Он по вере своей, ради России, готов был работать с гексогеном. Мы, по вере нашей, выходили на площади. И считали, что приносим себя в жертву ради блага своей страны, потому что скоро кончится Перестройка, и нас всех сошлют, если не расстреляют. Хотя и подбадривали себя утверждениями о том, что тигр этот давно бумажный.

И Ельцин, хотя никогда не был для меня идеалом, но приемлемым вариантом был.

И не по злому умыслу он «сдал нас КГБ». Гораздо хуже.

Это было ошибкой.

Он не понял, кто перед ним.

Вторая тема писем Улицкой — тюрьма.

«Солженицын считал, что опыт тюрьмы человека закаляет и очень ценен сам по себе, а другой сиделец, менее счастливый, Варлам Шаламов, считал, что опыт тюрьмы в нормальной человеческой жизни непригоден и неприменим вне тюрьмы», — пишет Улицкая. И спрашивает, как ее собеседнику удается справляться с тюремной реальностью, нет ли у него ощущения дурного сна, и как он оценивает свой тюремный опыт.

«Понял истоки Вашего внимания, — отвечает Ходорковский. — Надо отметить, типичные для значительной части нашей интеллигенции. К сожалению, т. к. тюрьма — не самый лучший опыт. В связи с чем мне больше по душе Шаламов, чем Солженицын. Думаю, разница в их позиции связана с тем, что Солженицын считал авторитарный, а значит, тюремный способ управления страной допустимым. Но как «гуманист» полагал необходимым опытом управленца опробование розог на собственной спине. Достойно уважения, но не присоединяюсь.

Тюрьма — место антикультуры, антицивилизации. Здесь добро — зло, ложь — правда. Здесь отребье воспитывает отребье, а приличные люди ощущают себя глубоко несчастными, т. к. ничего не могут сделать внутри этой отвратительной системы.

Нет, это чересчур, конечно, могут и делают, но так жутко смотреть, как каждый день спасаются единицы, а тонут десятки человеческих судеб. И как медленно, оборачиваясь и возвращаясь, движутся перемены.

Мой рецепт выживания — учиться понимать и прощать. Чем лучше, глубже понимаешь, надеваешь чужую шкуру — тем сложнее осуждать и проще прощать.

В результате иногда происходит чудо: сломанный человек распрямляется и, собственно, становится человеком. Тюремные чиновники этого страшно боятся и совсем не понимают — как? почему? А для меня такие случаи — счастье. Мои адвокаты видели, и не один раз».

За эту переписку в январе следующего 2010 года Михаил Ходорковский и Людмила Улицкая были удостоены литературной премии «Глобус».

Премию вручали 13 января в Овальном зале Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

За отца премию получала его дочь Настя Ходорковская.

«Здравствуйте, мне очень жаль, что мой папа не может здесь присутствовать и получить эту премию, — сказала она. — Тем не менее, я его представляю, и для меня большая честь представлять этого очень важного в моей жизни человека. Когда я встречаюсь с ним за двойным стеклом с решеткой, это, наверное, одни из самых грустных, но долгожданных моментов в моей недолгой еще жизни. Мы ждем его. Я жду треть своей жизни, мои братья ждут его чуть больше половины. Мы очень надеемся, что скоро он вернется, и наша семья будет снова вместе, и он снова сможет помогать, продолжать деятельность. Папа просил передать, чтобы вы не теряли надежды, чтобы сохраняли веру в справедливость и в хорошее в людях. Мы с семьей решили передать премию детям, воспитывающимся в Лицее в Кораллово. Спасибо».

Точно также поступила со своей частью премии и Людмила Улицкая.

Свидетели обвинения

Суд тем временем шел своим чередом. Тогда же, в сентябре 2009-го, через несколько дней после публикации в «Новой» переписки Ходорковского и Улицкой, обвинение заявило о завершении предоставления письменных доказательств.

28 сентября начались допросы свидетелей обвинения.

Первым вступал бывший директор АОЗТ «Волна» Андрей Крайнов. Помните историю «Апатита»? О хищении нефти свидетеля почему-то не спрашивали. А спрашивали об учреждении в зонах с льготным налогообложением многочисленных аффилированных с «ЮКОСом» фирм. То есть собственно тех же, о которых речь шла на первом процессе, когда обсуждался вопрос об уходе от налогов.

«Нам не вменяется в вину незаконная регистрация предприятий, — удивился Михаил Ходорковский. — <…> Обсуждать вопросы регистрации предприятий — это все равно, что обсуждать, есть ли жизнь на Марсе. Абсолютно бессмысленно. Например, если предполагается кража водки с помощью угнанного автомобиля, и нет доказательств угона автомобиля, а только доказательства кражи водки, то говорить об угоне автомобиля совершенно бессмысленно. В данном варианте незаконная якобы регистрация предприятий — неотносимая к данному делу клевета». [245]

Именно этой «неотносимой к делу клевете» и была посвящена большая часть допросов свидетелей. На трибуне один за другим сменяли друг друга номинальные директора трейдинговых фирм «ЮКОСа». Наибольшие подозрения прокуроров вызывал тот факт, что директора реально деятельностью фирм не руководили, а только ставили подписи на договорах, которые привозил курьер. И на бумагах к этому моменту уже стояли визы многочисленных служб «ЮКОСа», например, правового управления.