Грустная книга - Софья Пилявская

Наконец юбилярша была готова. С площадки доносился гул толпы. Софа звала меня к Барыне, а я еще была встрепанная и в халате.

Барыня моя бедная сидела, трудно дыша, ноги отекли так, что на легких полотняных туфлях ремешок не застегивался. «Расчеши мне голову, рук не поднять!» Еще густые волосы Ольги Леонардовны немного вились. Прямое свободное платье было удобным. И вдруг она сердито произнесла: «Нет на них Антона Павловича!» (это на суету и ажиотаж).

Я наспех привела себя в порядок. И наконец дамы и вся свита вышли на крыльцо. Народу было — не сосчитать, не сосчитать было и роскошных крымских букетов. Власти города скромно стояли в стороне. После ритуала приветствий и поздравлений с охапками цветов на нескольких машинах поехали на открытие памятника, где нас ждали и наши из Гурзуфа. Только муж приехал прямо в театр, когда спала жара.

В то время группа наших артистов находилась в Ялте и тоже выступала с приветствием юбилярше от театра. На сцене стояло парадное кресло, украшенное цветами, а по сторонам — места для президиума и для выступающих. Ольга Леонардовна сидела среди артистов Художественного театра.

Очень хорошо говорил от МХАТа Виталий Яковлевич Виленкин. Было и еще много выступлений. Говорили о любви, благодарности и глубоком уважении. Зачитывали приветственные телеграммы. Наши сыграли что-то чеховское. Пела племянница Марии Павловны — Евгения Михайловна Чехова, уже почтенная дама. За много дней до юбилея, когда стало известно о чествовании в городском театре, Мария Павловна, делая «страшные» глаза, говорила: «Оля, а вдруг Женя запоет, я боюсь!», на что Ольга Леонардовна произнесла свое обычное: «Глупости какие!»

Теперь несколько слов о банкете. Сад был освещен развешанными фонариками, а над столами сияли сильные лампы («творчество» электрика, приглашенного из Ялтинского театра). Мы, свои, довольно много суетились из-за стульев, которых все-таки не хватало, — выдергивали из-под себя, усаживая опоздавших. Было очень красиво и вкусно, много шампанского и замечательных крымских вин.

Мария Павловна, веселая, остроумная, была моложе всех и, как мне кажется, очень довольна. Памятник ей понравился, а Ольге Леонардовне — не очень. За столом Барыня была искусственно весела и как только позволил этикет, ушла к себе. Сказалось не только настроение, но нездоровье.

Я наконец, примостившись к концу стола, что-то жевала, а рядом был Каштанчик, и я потихоньку кормила его пирожками. Я уже писала, что на хозяйственном дворе жил старый цепной пес, а летом 1953 года появился еще один — молоденький песик, отдаленное подобие рыженькой таксы, конечно, по прозвищу Каштанчик. Мы с ним очень быстро подружились. Когда он проглотил довольно много пирожков, я заметила, что он продолжает просить, но не ест, а хватает и куда-то бежит. После третьего его исчезновения я решила проследить за ним. И что же? Оказалось, этот малыш с пирогом в зубах бежал через сад к старому псу: прибежал, деловито «выплюнул» пирог, подождал пока старик лениво прожует, и тут же — за следующей порцией. Поистине, в чеховском доме — чеховские собаки!

Мужа я нашла на скамейке вдали от стола и поняла, что нам надо ехать. Машину до Гурзуфа я раздобыла без труда у именитых гостей, и мы потихоньку исчезли, я только простилась с Ольгой Леонардовной. Она сказала мне: «Вези скорей и укладывай, пусть весь день лежит в моей комнате».

Помню, что Софа послала с нами Капитолине Николаевне какой-то сверток и бутылку. Наши, гурзуфские, приехали в конце ночи довольные. Дня два я в Ялту не являлась — тоже, конечно, устала. Но по телефону звонила аккуратно.

Так прошло это историческое, последнее для всех нас лето. Мы скоро уехали к началу сезона, а Ольга Леонардовна и Софа — осенью. Больше Ольга Леонардовна в Крым не ездила.

С начала нового сезона мужа назначили заведовать труппой. Я очень его отговаривала, боясь такой нервной нагрузки, но аргумент был такой: «Что ж, я совсем инвалид? Ни сниматься, ни играть?» Я подчинилась, а тут еще и Кедров занял его в роли солдата в пьесе «Залп “Авроры”» — роль активная, даже шумная.

С труппой у него контакт наладился. К нему приходили для откровенных бесед, причем не только молодежь, но и среднее поколение. Я знала, что все эти беседы он конспективно записывал в толстую черную тетрадь, для памяти. В театре ему отвели кабинет, где в секретере под ключом хранились эти записи и еще несколько книг, имеющих отношение к структуре труппы в старых театрах.

К концу 1953 года выпускали «Залп “Авроры”». 30 декабря Дорохин должен был играть в этом новом спектакле. Дома напряжение все увеличивалось, любой пустяк воспринимался мужем очень нервно.

На следующее утро после спектакля — 31 декабря — Николай чувствовал себя бодро, не жаловался на плохое самочувствие, только почему-то очень торопился. На мои слова, что времени еще много, сказал: «А надо успеть». И стал приклеивать от старого отрывного календаря на новый — настольный — листок «31 декабря 1953 года». Я спросила, зачем. А он мне в ответ: «Переживем — оторвем». Этим же утром завел старинные часы с боем, стоящие на секретере, — он всегда заводил их сам.

Встречать Новый год мы, как обычно, были приглашены к Ольге Леонардовне. Вернувшись из театра к обеду, муж вдруг спросил: «А что, мы только у Барыни всегда будем встречать?» Я стала что-то говорить о возрасте Ольги Леонардовны и в ответ услышала: «Я пошутил».

После короткого отдыха он стал собираться в театр. В те времена была традиция: 31 декабря, перед спектаклем, дирекция, администрация и зав. труппой обходили актеров и всех занятых в спектакле с новогодними поздравлениями.

Не помню, какой спектакль давали на большой сцене, а в филиале шел «На дне». И опять муж все меня торопил. Вечерний костюм, орденские планки и лауреатские медали — ему казалось, что я все делаю медленно, — крахмальная рубашка, запонки… «Скорей, скорей!» И вдруг раздраженно: «А лакированные туфли ты в гроб бережешь?» Я что-то ответила, тоже раздраженно, и поставила перед ним эти туфли. Оставалось больше часа до начала вечерних спектаклей, когда он уехал на большую сцену: уже было трудно ходить пешком — одышка. Никаких предчувствий у меня не было. Мне нездоровилось, я была после простуды.

Из театра муж вернулся около десяти часов, снял весь «парад», прилег на диван и стал рассказывать о «закулисье»: и как нас звали потом прийти в ВТО, где встречало много наших, и о том, как Валя Дементьева вдруг встала перед ним на колени и стала просить о звании, и как он, тоже на коленях, пытался ее успокоить.

У нас было заведено, что в эту ночь мама приходила к нам. Мы открывали шампанское, поздравляли друг друга и потом уходили. И в этот раз Николай откупорил бутылку и, разлив вино в четыре бокала, весело сказал: «Три Софьи — надо загадать желание!» (с нами была и наша работница Соня). Крутанулся между нами тремя и опрокинул на меня шампанское. Тут же стал что-то говорить о том, что купит новое платье, чтобы я не сердилась. А я и не сердилась. Сказала, что пойду так — высохнет! Большого парада у Барыни не ожидали: Лев Книппер с женой, Вадим Шверубович с женой, ждали кого-то еще — забыла.