Одна отвергнутая ночь - Джоди Малпас

Его пристальный взгляд не помогает. Так же, как и рельефное совершенство его тела. В частности, каждое из вызывающих привычку качеств Миллера сильно. В совокупности они убийственны.

— Люблю наблюдать за тем, как это тело пытается бороться с неизбежным. — Его ладонь отпускает моё бедро и обхватывает мою шею, медленно спускаюсь вдоль центра груди к животу. Я довольно стону, выгибая спину, пока он продолжает наполнять меня, ему, кажется, легко даются размеренные движения, я же на грани того, чтобы прекратить сдерживаться. — Люблю чувствовать, как напрягается каждая твоя мышца. — Он кончиками пальцев вырисовывает круги по центру моего живота, и я хнычу, заставляя себя не отводить от него глаз, хотя, на самом деле, хочу запрокинуть голову и кричать его имя. — Особенно здесь. — Он отстраняется и с силой вколачивается в меня, его рука возвращается на моё бедро и замирает, я же сдерживаю свой крик. Теперь, он тоже задыхается, непослушные волосы взмокли. — Это работает, Ливи? — спрашивает он игриво, уже зная ответ.

— Ничто не помогает. — Я извиваюсь под ним, мои руки отпускают грудь и падают по сторонам. Я снова что-то ударяю, но на этот раз чувствую влагу и, посмотрев в сторону, вижу свою руку, испачканную в краске и опрокинутую баночку с водой. Темная дорожка воды бежит по столу прямо ко мне. — О Боже! Миллер! — Я поднимаю руки и хватаюсь за его предплечья, ногтями впиваясь ему в кожу. Его челюсть сжимается, выражение лица искажается, а голова запрокидывается. Только взгляд меня не отпускает. Дыхание замирает, чувствую, как искры внутри живота взрываются и приближаются к центру.

Отдаю должное его продолжительному, чёткому ритму. Неторопливые толчки. Неспешные движения назад. Неторопливые толчки. Всё медленное и такое расчётливое.

— Как? — стону, эта загадка пробуждает в моём спутанном сознании раздражение. — Как ты можешь так себя контролировать?

Он передвигается, принимая более устойчивое положение, берёт меня за руки, переплетая наши пальцы, и наклоняется ко мне.

— Благодаря тебе. — Его руки как канаты, с каждым толчком несильно подтягивают меня к себе. Я кусаю губы, принимая удар за ударом. — Хочу бережно хранить каждый, проведённый с тобой момент. — Его сильные руки напрягаются и поднимают меня, он погружается в меня глубже, его крик, мой стон. Мы с ним сталкиваемся, и он замирает, давая мне привыкнуть к немыслимо глубокой наполненности. Он дышит мне в лицо, тяжелыми, рваными, полными удовольствия вдохами. — Я чувствую твой вкус и хочу наслаждаться каждой секундой в тебе. — Его губы захватывают мои в жадном поцелуе, он с прежним темпом толкается в меня. — Боже, Оливия, хотел бы я дни и ночи напролёт предаваться тебе. — Мягкость его потрясающих губ с новыми толчками теряет свою нежность, теперь поцелуй становится развратным.

Вожделение к моему сбивающему с толку, временами джентльмену, умножается. Но его притупляет наша действительность. Он не может посвящать мне все дни и ночи. Он связан, и это делает меня невероятно беспомощной.

— Однажды, — выдавливаю слова сквозь наш чувственный поцелуй, оторвавшись от него и куснув его за губу, после снова переплетаюсь с ним языками и прижимаюсь к нему грудью.

— Скоро, — говорит он, несильно наклоняя мою голову, и губами прижимается к моему горлу, посасывая влажную кожу. — Я обещаю тебе. Я не сдамся, — шепчет он в изгиб моей шеи, ласково целует, прежде чем побудить меня отстраниться от безопасности его груди. Он смотрит на меня, наполняя меня решительностью и силой. — Я не потеряю нас.

Я киваю, а потом позволяю ему уложить меня обратно на стол. Он отпускает мои руки и тянется за чем-то в стороне от меня, берёт что-то и кладет руки мне на живот. Я опускаю глаза и вижу кончик его указательного пальца, испачканный красной краской. Смущённая, я смотрю ему в лицо, а он сосредоточен на моем животе. Потом он медленно пальцем проводит по моей коже, возобновляя движение бёдер, воскрешая томительное удовольствие. Меня трясёт и накрывает колоссальной волной удовольствия при виде сконцентрированного на своей задаче Миллера и ощущении его непринуждённых толчков.

Он спокоен и нетороплив в обоих своих действиях, рисуя на моём животе и занимаясь со мной любовью. Но я попадаю в цейтнот.

— Миллер, — выдыхаю, выгнув спину и стиснув кулаки. Я, закипая, балансирую на краю.

— Люблю чувствовать тебя, — шепчет он и, дёрнувшись, вырывает крик из меня и дикий рык из себя. — Твою пульсацию вокруг меня, — задыхается он. — Чёрт побери, Оливия!

— Прошу! — умоляю, в голове начинает стучать, меня бросает в водоворот невероятных ощущений. Мне не сбежать. Я разобьюсь на мелкие осколки. Он обеими руками хватает меня за бедра, насаживая на себя, не безумно жёстко, просто сильнее его размеренной тактики. — О-о-о…

Я отчаянно стараюсь собраться, отыскать в пучине наслаждения хоть немного контроля так, чтобы увидеть его лицо, когда он кончает. Смотрю на него, всё плывет, когда он запрокидывает голову, челюсть вот-вот хрустнет от силы, с которой он стискивает зубы. Теперь наши тела ударяются друг о друга, каждый удар — взрыв удовольствия.

И это происходит.

С нами обоими.

Миллер вколачивается в меня с рыком, останавливаясь глубоко во мне, и я выкрикиваю его имя. Взрываюсь. Перед глазами всё расплывается, спазм внутренних мышц такой же сильный, как дрожь тела.

— Боже, — делаю долгий, удовлетворенный вдох, наконец, возвращая себя что-то близкое к нормальному зрению, и вижу его вздымающуюся грудь и покрытое испариной лицо. Взглянув на свой живот, замечаю изгибы нескольких линий, но его ладонь быстро накрывает буквы и стирает их, повсюду размазывая краску, слова теперь превратились в большое красное пятно.

А потом он прижимается ко мне всем телом, найдя своими мои губы.

— Я стер их. Мне жаль. Мне так чертовски жаль. — Даря моим губам особое внимание, он обволакивает меня. Тело. Губы… Сердце.

Я улыбаюсь и льну к нему, обнимая, и отвечаю на поцелуй.

— Здесь были чувства, — произношу ему в рот. Дело было в их отсутствии на той встрече с наказывающим эскортом, не в том, как жёстко он брал меня. В том, каким нелюбящим и отстранённым он был.

Он прячет лицо в изгибе моей шеи:

— Я сделал тебе больно?

— Нет, — заверяю его. — Единственная боль, которую я чувствую, приходит, когда мы не вместе.

Он медленно поднимается, открывая свой испачканный краской торс.

— Мы только что нарисовали совершенство, сладкая.

Я улыбаюсь, вздохнув:

— Помурлычь мне.

Он отвечает мне той же улыбкой, даря одно из своих самых своих красивых выражений лица.

— Буду, пока есть воздух в моих лёгких.