И на земле и над землей - Роберт Паль

И опять же: так то был древний мороз, а рисует эти картины сегодняшний. Откуда ему, сегодняшнему, знать, что было когда-то? Или мороз не бывает древним и сегодняшним, он просто есть — и все? Весной уходит на свой север, к своим льдам, а к зиме возвращается. Возвращается и вспоминает. Вспоминает и рисует. Словно чувствует свою вину.

И снова непонятно: как рисует, чем? Не однажды втайне от бабушки я соскабливал со стекла намерзший снег, теплой влажной варежкой растапливал лед и потом надолго замирал: что будет? Проходило какое-то время — и картина на окне восстанавливалась. В точности, до последнего штришка! Крепкая, видать, у мороза память — мне бы такую!

Вот так же удивился я, впервые увидев березу. И сразу для себя решил, что когда-то это дерево чего-то очень испугалось. Так испугалось, что все от ужаса побелело. Как бабушка, когда умерла наша мама. И такой береза осталась навсегда…

Сначала мой мир был ограничен пространством нашего двора. Хорошо, что у него не было ни забора, ни ворот — топай куда хочешь. И я топал. Так постепенно мне открылась моя деревня. Теперь я уже не просто топал, а вовсю бегал наперегонки с другими мальчишками. В результате этой беготни я узнал, что где-то есть деревня Писаревка, где, наверное, живут одни умные писари, а на пути к ней две лощины — Первая и Вторая.

Потом мне станет близким все, что прежде было очень далеко, — речка Кызылка, деревни Бондаревка, Зайпекуль, Софиевка. Я даже узнаю, что в Бондаревке бондари почему-то перевелись и никто там не делает кадушек, а в Софиевке далеко не все девчонки и женщины зовутся Софиями.

Так первый круг моего горизонта стал мне своим и понятным. А что дальше?

Мальчишки из Кызыльского совхоза хвастались, что всего за шестьдесят километров от них находится настоящий город Стерлитамак, а зайпекульцы — тем, что кто-то из родственников их соседей ездил на станцию Раевка и видел там всамделишный живой паровоз, который за один раз может увезти весь наш район.

— Куда… увезти? — на всякий случай решил уточнить я.

— Да если хочешь знать, хоть до Москвы!

— А где эта самая Раевка?

— Далеко Раевка. Аж вон за той горой…

Любя возиться с картами, я знал — до Москвы далеко, а вот что там, за тем бугром, что закрыл весь горизонт за нашим Бучалом? Не та ли Раевка с ее паровозами?

Раз вопрос возник, надо на него ответить — так впоследствии я напишу почти все свои книги. Но отправиться в такую далекую дорогу сразу я не решился. Пришлось дождаться лета, Троицы, и вот когда бабушка занялась со своими подружками молитвами и псалмами, я потихоньку исчез из дому и вскоре оказался за Кызылкой.

Бугор, который манил меня много лет, оказался не таким близким, как это казалось мне с самой верхней ступеньки нашей лестницы. И не таким крутым. Так что идти пришлось долго и все медленнее, потому что затяжной подъем требовал немалых сил.

К середине дня я наконец наступил на ту линию, где обычно лежал горизонт, а его нет — передвинулся вперед, дальше. Теперь до него до самого вечера не дойдешь.

Включаться в игру с горизонтом я не стал — бесполезно, решил ограничиться Раевкой. Раз она за этой горой, значит, где-то тут. Я остановился и стал осматриваться. Посмотрел вперед — никаких признаков станции и железной дороги. Оглянулся назад — и не узнал родных мест: такой простор, такая красота! Не зря же господин Блюменталь не поленился приехать сюда из своего немецкого Берлина, чтобы купить эти башкирские земли. И свою фамилию он дал нашей деревне тоже неспроста, ведь на русский язык она переводится как Цветная Долина. Или Долина цветов.

Эти восторженные мысли мои вдруг нарушил какой-то низкий тягучий гуд.

— Где-то паровоз ревет, — обрадовался я. — Сейчас увижу. Не зря сюда залез, будет о чем рассказать ребятам.

Я снова стал всматриваться в лежащее передо мной пространство, вслушиваться в тихоструйное дыхание разогретых солнцем полей — напрасно.

— Видно, паровоз куда-то уехал, — успокоил я себя. — Посижу малость, отдохну, он и вернется…

Посидел, отдохнул — опять какой-то то ли гуд, то ли рев.

— Ну, вот и он…

Вскакиваю и столбенею.

— Что это?.. Бык?..

Паровоза — не было. Но бык — был.

Могучий черный племенной бык ревел, как паровоз, и при этом рыл копытами землю и бросал ее себе на спину. Господи, какой ужас!.. Он же идет прямо ко мне…

Хорошо, что обратно домой мне предстояло идти под гору. Придя в себя, я помчался вниз настолько быстро, насколько это позволяли мне мои одеревеневшие ноги.

Где-то я падал, и тогда мне казалось, что бык уже у меня за спиной. А он и вправду преследовал меня. И чем я ему не глянулся, чего он от меня хочет, отчего такой злой?

Лишь когда впереди показалась Кызылка, я понял, что спасен. Кубарем скатываюсь в глубокий овраг, оттуда — в промытый на его дне каньон, где собственно и течет речка. Сама она не ахти какая, местами перешагнуть можно, зато какие обрывистые берега! Сложенные из чего-то рыхлого, торфянистого, они не отличаются особой прочностью, всегда влажные, а внизу из-под них сочится какая-то сине-зеленая жидкость, пахнущая керосином.

Оказавшись в воде, я ликовал: уж здесь меня этот зверь не достанет! А он уже в овраге, идет по краю каньона, ревет, как тот раевский паровоз, и все косит на меня кровавым от бешенства глазом. Если сумеет где-то спуститься, мне конец.

Не дожидаясь такой развязки, я подхватываюсь и бегу прямо по воде вниз по течению. Тины в речке нет, торфяное дно словно смазано каким-то жиром, легко скользит под ногами.

А бык, как привязанный, не отстает.

Я уже совсем выдыхаюсь. Кажется, еще чуть-чуть и упаду. А этот гад все ревет, все идет. Я даже вижу кольцо в его ноздрях и на нем обрывок цепи.

Ну вот, так и есть — я падаю. Вода услужливо несет меня по своему скользкому ложу — красота. И вдруг я куда-то лечу. Да не куда-то, а вниз, вниз, навстречу непонятному шуму, в который я лечу вниз головой и в котором на какое-то время исчезаю.

Когда я уже начинаю задыхаться, что-то сильное, бурлящее подхватывает меня и, как щепку, выбрасывает на поверхность. Я в Бучале — ура! Я никогда не катался на его водопаде, потому что не умел плавать. Но теперь я не боюсь, я скатился, я плыву! И никакой злобный бык мне не страшен.

Убедившись, что одолеть эту преграду он не в состоянии, я снял одежонку, хорошенько отжал воду и прямо так, нагишом, направился в деревню. Подходя к выгону, надел подсохшие штанишки, накинул на плечи свою красную рубашку и вскоре, как будто никуда и не отлучался, вошел в свой дом.

Вот так, то весело, то грустно, и открывалась мне моя родина. Сначала «малая» — через речки, лощины, окрестные поля и деревни. Потом великая — через собственную республику, другие области и края, через их прекрасные города, культуру, людей. А за ними стоял уже весь мир.