Деревянный Меч - Элеонора Раткевич

Кенет понимал, что спуск вниз для него равнозначен самоубийству. Не ровен час, его опознают. Он не стал посвящать родичей по хлебу в свои неприятности: хоть и прислал его в горы столь уважаемый человек, как массаона Рокай, хоть и преломили с ним хлеб родства, хоть и не донесет на него никто – а все же понравится ли горцам не просто оказывать гостеприимство, но укрывать беглеца, объявленного государственным преступником? А вот если они ничего о нем не знали, даже в самом крайнем случае никто не пострадает.

Кенет пожаловался на сильную головную боль, и его оставили в покое.

Заняться Кенету в кои-то веки было решительно нечем. Работать в одиночку без присмотра опытного мастера горцы подмастерьям не дозволяли, а уж ученику из гостей – тем более. Приняться за устав, который Кенет за превратностями своей скитальческой жизни изрядно подзапустил, тоже никак не получается: женщин полон дом, и все до одной делом заняты. Нигде не найти укромного местечка. И даже ширмой не отгородишься: ширму ставят только на ночь или для тайного толкования сна. Если вся жизнь хозяев дома у гостя на виду, негоже ему таиться. Невежливо. Неучтиво.

Кенет лежал на теплом шэне, смотрел на работающих женщин и маялся бездельем. Состояние это для него было редким, непривычным, а оттого еще более мучительным. Ему все время казалось, что он должен что-то сделать, куда-то пойти, с кем-то повстречаться. Воинское ли ремесло, повседневное ли – все едино труд. Молодое тело, жаждавшее работы, призывало Кенета к деятельности. Зов был настолько силен, что Кенет то и дело оглядывался через плечо: он почти слышал этот зов. И когда в его мозгу раздался отдаленный крик, Кенет не сразу понял, что слышит не отзвук собственных мыслей, а голос совсем другого человека.

Крик повторился – громче, отчетливей. Кенет испуганно поднял глаза и обвел взглядом работающих женщин. Нет, никто больше не слышал. Хоть бы одна из женщин оторвалась от работы. Может, померещилось?

– Голова болит? – участливо спросила одна из женщин, увидев полубезумное выражение на лице гостя.

Кенет не успел ответить: крик повторился – жуткий, захлебывающийся.

– Там… там, на озере… – выпалил Кенет и опрометью бросился наружу в чем был, даже не накинув теплую куртку поверх своего синего хайю.

Он и сам не мог бы сказать, отчего он был так уверен, что крик доносится со стороны Горячего озера. Знал, и все тут. Горное озеро далеко, и ни один человеческий крик не может преодолеть расстояния от озера до клана Седого Лиса. Ну и что с того? Никто, кроме Кенета, и не услышал этого крика – а Кенету до остальных какое дело? Он слышал крик, он слышал в нем смертный страх – и отзвук этого страха гнал Кенета к Горячему озеру: не разбирая дороги, быстрей, еще быстрей, с одного заснеженного холмика на другой – во всяком случае, именно так Кенету в эти минуты казалось.

* * *

Добро же, дружочек! Вот ты и объявился.

Инсанна даже зашипел сквозь стиснутые зубы от радости. Конечно, смотреть, какую силу его подопечный набрал, – радости маловато. Ишь как лихо перелетает с одной горной вершины на другую – словно с холмика на холмик перескакивает. Зато до чего приятно сознавать, что ты еще не упустил его из-под наблюдения. Что ты и вообще не упустил его.

А ведь осенью Инсанна едва не помешался. О том, как мальчишка ослепил его серебряный глаз, Инсанна уж и не вспоминал. Потом, когда он заполучит мальчишку в свои руки, он сумеет вызнать, как тому удалось умертвить серебряную пластинку. Сейчас это пока не важно. Но на сей раз Кенет ушел не только из-под надзора – он ушел вообще. Он не умирал – в чем, в чем, а в этом Инсанна был уверен неколебимо. Не может ни один маг умереть нечувствительно для всех остальных. Его сила уходит из мира вместе с ним, и каждый маг чувствует при этом, как рвется ткань мироздания. Жаль только, что возвращается сила в этот мир постепенно, накапливается незаметно, и появление нового мага до поры до времени проследить невозможно. Иначе Инсанна давно уже присматривал бы за Кенетом. А не то так удавил бы паршивца еще в колыбели. Может, и стоило бы. Впервые Инсанна ощутил желание не заполучить мальчишку, а истребить его. Пусть Кенет избавился от его надзора, пусть он даже сумел уничтожить тени – на то он и сильный маг. Но то, что случилось осенью… такого ни один маг не может, сильный или нет. Умри он – досадно, но понятно.

Нет, он не умирал. Просто он был, а потом его не стало. Совсем. Нигде. Инсанна изо всех сил пытался ощутить его присутствие, но напрасно. В конце концов он почти смирился и почти рехнулся. А потом, в самом начале зимы, Инсанна вновь ощутил кого-то. Не так, как если бы парень умер и воскрес. Ткань мироздания не рвалась и не затягивалась. Скорее было похоже, что часть вышивки с ее поверхности исчезла, не затронув ни единую нить основы, а затем узор вновь появился на прежнем месте – да так, словно и не исчезал никогда. Инсанна бесился, не имея возможности узнать, прежний ли узор занял освободившееся место, или новый: кто бы это ни был, он не работал с магией, не пускал в ход свою силу. И лишь теперь, увидев Кенета в работе, Инсанна мог перевести дух с облегчением. На старом месте новый враг не возник. Это все тот же Кенет, и наблюдению он по-прежнему подвластен, несмотря на все свои хитрые выкрутасы.

Нет, но как он смог?! Не просто сделаться временно невидимым для наблюдения, но стать неощутимым вполне, совершенно исчезнуть из мира? Когда первая острая радость схлынула, у Инсанны заломило в висках, противно заныли зубы, разболелась незаживающая рана на лбу – место прикосновения силы. Он крепко стиснул пальцами виски и задумался.

Размышления выходили все больше невеселые. Ладно бы еще Кенет исчез насовсем. Шут его знает, как он это сделал, – ну и шут с ним. Хоть и велика потеря, но примириться можно. Однако, исчезнув, его подопечный вновь возник. И нечего обольщаться – это уже серьезно. Это уже угроза. При всей своей наивности и неопытности, несмотря на все свои глупейшие промахи, мальчишка способен делать что-то такое… а знает ли он сам, что именно он делает? И может ли узнать? Хотя… какая разница? С эдакой силищей сопляк-недоучка вполне может прихлопнуть Инсанну, как муху, не только не зная, но даже и не заметив.

И надо же было ему именно в Лихие Горы податься! С Лихогорьем император нипочем связываться не станет. Кенет опасен – ну да и лихогорское живое железо не подарочек. И ведь не объяснишь венценосному недоумку, что этот деревенский юнец с застенчивой улыбочкой на устах таит в себе опасность неизмеримо большую. Нет, пока Кенет застрял в горах, разделаться с ним немыслимо. Императорский указ его в горах не достанет, а против горцев воевать его величество не заставишь даже с помощью магии. Слишком уж он опасается треклятого Лихогорья. Так велик его страх, что никакому волшебнику не сладить. И в само Лихогорье никого не зашлешь: не всякого горцы к себе допустят. Кстати, а сам-то Кенет как добился? Глупый вопрос. Этот чего хочешь добьется. Опасен мальчишка, ой как опасен. Одна надежда, что он нигде подолгу не задерживается. Не усидит он и в Лихих Горах. А вот когда он с гор вниз спустится, как только Инсанна его обнаружит – тут же надо мчаться к императору и истребовать у него совсем другой указ. Хватит валандаться с мальчишкой. Коли уж взять его никак не удается, нужно прикончить. Основательно и надежно. Раз и навсегда. Пока еще не поздно. Пора прекратить тешить себя надеждой на удачное приобретение. Даже если бы и удалось его схватить – с магом, способным полностью исчезать из мира во плоти и вновь появляться, Инсанне скорее всего не совладать.