Пламя зимы - Роберта Джеллис

– Это не от комнаты и не от холода, – прошептала я, позволяя ему усадить меня рядом с собой. – Я боюсь.

– Чего?

Я повернулась и посмотрела на Бруно, но он выглядел действительно удивленным.

– Того, что я окажусь вдовой, глупый! – воскликнула я довольно раздраженно. – Разве ты не говорил мне, что завтра уходишь ша войну?

Он захохотал, затем откинул капюшон с моей головы приподнял мое лицо за подбородок и крепко поцеловал. И опять засмеялся, когда я его оттолкнула.

– Но, Мелюзина, – он взял мои руки в свои, – я участвовал во многих сражениях. Тебе не надо за меня беспокоиться. Извини, что я дразнил тебя, когда говорил, что ты хочешь от меня избавиться. Серьезно, здесь столько же риска, сколько в том, что ты поранила бы меня вот этой маленькой игрушкой.

Выпустив мои руки, Бруно сбросил плащ, покопался в своем кошельке и положил мне на ладонь маленький ножик, украшенный драгоценными камнями.

– Это подарок на память, чтобы ты помнила, как трудно было нам вначале. А вот это… – он положил на мои колени небольшой предмет, обернутый тканью, – это скромный знак моей благодарности за ту радость, которую ты мне подарила.

Я раскрыла сверток и коснулась сережек и ожерелья, таких красивых и изящных.

– Ой, а я забыла свой подарок для тебя! – вскрикнула я негромко. – Хотя все равно ты не сможешь сейчас им пользоваться, раз должен идти на войну.

– Достаточно знать, что ты помнила обо мне. – Бруно погладил меня по голове.

– Я все-таки должна была взять его с собой! – я опять расплакалась. Почему-то я не ощущала себя изменницей отцовским заветам, сокрушаясь о том, что забыла подарок для Бруно. Да и расстраиваться из-за опасности, грозившей ему, при том, что я давно уже не проливала слез по своим ушедшим навсегда родным, – была ли в этом какая-нибудь несправедливость?

– Это ночная сорочка. – Я всхлипнула. – Я видела у тебя нет ни одной. В первый же день после нашего венчания, когда я должна была думать только о том, где бы достать кинжал, заметила, что у тебя нет ночной сорочки и решила сшить.

– Не плачь Мелюзина. Я не могу вынести этого.

Он поцеловал, а потом нежно промокнул губами мои слезы на одной щеке и на второй. Я снова задрожала, но не от холода или страха. Губами поймала его губы и слилась с ним в поцелуе. В это время Бруно вытащил булавку, скрепляющую мой плащ и сбросил его с моих плеч. Я не помню, как он освободил меня от остальной одежды, как успел снять свою. Я ему в этом не помогала и даже чуть-чуть мешала, не желая ни на миг выпустить его из объятий. Мне было стыдно, но я не могла совладать с собой. Я нуждалась в том, чтобы чувствовать его тело на себе и внутри себя. Теперь, когда он, такой сильный и нежный, был рядом, мне больше не нужно было бояться одиночества.

Усиливается ли вожделение страхом? Страхом не перед болью или насилием – это убивает всякие желания, – а страхом потери удовольствия, которое получаешь от совокупления? Нынешняя ночь дала мне положительный ответ.

Я попыталась подавлять волны наслаждения, которые поднимались все выше с каждым толчком, но не могла. Финальная конвульсия, по своей интенсивности соответствующая боли, охватила меня досрочно против моей воли. Бруно тоже этого не хотел, я думаю, потому что прекратил движение и попытался удержать меня спокойной, постанывая, когда я выгибалась навстречу ему в своем неистовом желании.

Мы оба были уже спокойны, когда я вздохнула и сказала:

– Я думаю, ты выбрал очень хорошую квартиру.

– Я не выбирал ее. Это было все, что мог получить. Я считал более важным то, что мы вместе, чем то, где именно мы вдвоем.

Я почувствовала как Бруно застыл, когда говорил это. Он начал отодвигаться от меня, но я прижала его покрепче.

– Я тоже так думаю, – прошептала я ему на ухо. – Я только имела в виду, что я ненамного лучше любой другой женщины здесь. Я как похотливая…

Бруно крепко прижал меня, потом приподнялся на локтях так, чтобы видеть мое лицо, и рассмеялся.

– Глупая девочка! Путана не бывает похотливой. В большинстве они ненавидят мужчин. Некоторые безразличны. Некоторые ухитряются иметь какое-то чувство для одного или двух мужчин, но даже в этом случае трудно пробудить в них какой-то настоящий ответ.

Он нагнул голову и поцеловал меня в лоб, нос, губы, потом прижал свою щеку к моей.

– Мелюзина, я не испытываю большого удовольствия от совокупления с путаной, не более чем когда писаю в горшок. С тобой – это совсем другое. Ты доставила мне радость разными путями, но сейчас я говорю об удовольствии моего тела, которое никакая путана со всеми своими профессиональными трюками не в состоянии мне дать. Трюк есть трюк, но ты даешь мне свое наслаждение, которое удваивает и утраивает мое.

А его наслаждение удваивало и утраивало мое. Мы оба оказались в ловушке. Я вспомнила, как королева обвинила его в том, что на этот раз он дал себя околдовать. Она думала, что опыт с продажными женщинами настроит его против меня – кажется, произошло совсем наоборот Итак, у меня было настоящее оружие, как я догадалась в Улле, но какое это имело сейчас значение? Завтра Бруно уедет…

– Научи меня каким-нибудь трюкам, – попросила я. – Давай посмотрим, заставит ли то, что я делаю с тобой, почувствовать меня тоже сильнее.

Моей целью было стереть из своей памяти этот кошмарный страх потери. И в часы этой короткой ночи – короткой для нас, хотя это была одна из самых длинных ночей в году – я утопила этот страх в теплом море наслаждения, обнаружив, к своему удивлению, что пресловутые трюки (исключая прикосновения пальцами и губами) – это не то, что я делала для Бруно, а то, что я искушала его делать для меня. Я скользила кольцами сережек вокруг своих сосков и впутывала ожерелье в волосы между бедрами, и танцевала, и заставляла раздевать меня губами.

Меньше чем полчаса оставалось до того, как он вздохнул: «Хватит, на рассвете я должен ускакать», но моя маленькая игра дала ему такую обновленную жизнь, что он сделал мне немного больно в своем рвении овладеть мною. Я была пресыщена собой. Я бы не будила и не возбуждала его, если бы он не напомнил мне, что, возможно, этого уже никогда не будет.

Только по пути назад во дворец я вспомнила и сказала Бруно, что королева произвела меня в личные писцы. Он посчитал это таким же странным, как и я, но нам обоим после всего было не до этого. Нас теперь не очень интересовали взгляды Мод. У двери в королевские покои я прильнула к нему и он поцеловал меня в последний раз так пылко, что если бы не целовались всю ночь до этого, наши губы наверное воспламенились бы. Потом холодное серое небо вспыхнуло красным. Бруно отвел меня в сторону, взял за руки и попросил не грустить, не слишком волноваться. Он пообещал, что будет писать мне. Это обещание и мое изнеможение спасли меня от полного отчаяния, когда двинулись войска. Я чувствовала такую сильную усталость, что даже печаль и страх притупились во мне.