Светорада Медовая - Симона Вилар

Овадия сидел в покоях своей шадё, устроившись на софе перед очагом, но даже не обернулся при ее появлении. Он смотрел, как языки огня лижут полукруглое, облицованное мрамором отверстие, и только молча покосился на Светораду, отвесившую ему положенный поклон и сбросившую на руки Русланы свое широкое кашемировое покрывало с меховой оторочкой.

– Что-нибудь случилось? – стараясь говорить как можно мягче, поинтересовалась Светорада.

Она села рядом с Овадией и попыталась взять его за руку.

Он вырвал ее столь резко, что Светорада растерялась. Украдкой поглядывая на мужа, она испытывала беспокойство и… наверное… нежность. Она никогда не считала его красивым: слишком полный, слишком коренастый, слишком заросший волосами. Но ведь со временем она привыкла к его плотному телу, ей стала нравиться его белозубая улыбка, в которой всегда угадывалось нечто хищное, почти дикое. Светорада даже привыкла к его забрасываемой за ухо длинной пряди волос, ниспадавшей с обритой головы, к его непринужденной манере сидеть по-степняцки, скрестив под собой ноги в широких шароварах. Обнаженные руки Овадии, обхваченные мощными золотыми браслетами на предплечьях и запястьях, выглядели почти элегантно, а пальцы сверкали от множества переливающихся перстней. И эти сильные руки были сплошь покрыты до самых пальцев темными короткими волосками, что ранее вызывало у Светорады отвращение. Потом она привыкла.

– Гург, – неожиданно произнес Овадия, по-прежнему не глядя на княжну, и потому не замечая, как побледнело ее лицо. – Этот воин с боев смертников, которые ты неожиданно стала с такой охотой посещать… И даже пробираться по ночам в казармы, где содержат этих сильных рабов. Ты любишь его?

Светорада только несколько раз моргнула. Овадия, наконец, посмотрел на нее. Его лицо было суровым, полные губы в обрамлении темной бороды плотно сжаты.

– Мне донесли, что ты стала приплачивать, чтобы тебе устраивали свидания с ним. И если мне нет дела до того, что иные гаремные женщины продают свои драгоценности и меха, чтобы свидеться с этими бойцами-смертниками, то русская княжна, по моему мнению, слишком высокородна, чтобы снизойти до раба.

Не сказав больше ни слова, он вдруг накинулся на нее, повалил, сжал до боли запястья, напугав настолько, что в первый миг она и слова не могла сказать, оглушенная бешеным стуком сердца.

Овадия пронзительно смотрел на княжну, приблизив к ней искаженное злобой лицо.

– Что, сладкая моя, я был тебе чужд и противен, а этот раб-смертник смог пленить тебя своим полуголым видом и татуировками? Ты платила, чтобы получить его, как иной получает шлюху в притоне, ты тайком шастала к нему по ночам, когда я лежал и мечтал о тебе… о твоей нежной коже, о твоих разметавшихся волосах, о твоей волнующей груди… Что же мне теперь делать с тобой? Как наказать за жестокость и измену?

– Нет, Овадия, нег! – рванулась Светорада. – Я не изменила тебе!

Ей казалось, что шад, ослепленный яростью, не слышит ее, – так шумно и тяжело он дышал. А еще… она вдруг захотела, чтобы он поцеловал ее. Сильно, со всем своим неистовством. Ибо она уже давно была готова к этому.

Когда он неожиданно отпустил ее и отшатнулся, она почувствовала почти разочарование. А с ним прошел и ее страх. Светорада поднялась, потянулась к Овадии, желая коснуться его ссутулившейся спины, погладить, утешить… обнять. Но едва она приблизилась, как он отскочил, заметался по комнате, спотыкаясь о разбросанные мягкие подушечки, сбивая низкие столики, с которых со звоном покатилась посуда.

– Ты… ты… сама рабыня. Низкая и грязная, не умеющая отличить достойного от недостойного. Ты мне лгала, избегала моих объятий, а сама шлялась по казармам!

Пожалуй, он был готов наговорить ей еще много чего, хотел даже избить ее, отдать палачам, чтобы содрали с нее нежную кожу, уничтожили как саму память о его любви к ней. Ему так хотелось ее любви! Но в нем всегда жил страх, что княжна прознает, что ее захватили по его приказу, что захочет отомстить… И это сдерживало его. Но что она влюбится в раба… Он помнил блистательную княжну Светораду Смоленскую, единственную женщину, достойную его любви. А она оказалась обычной потаскухой.

Ровный голос Светорады вывел его из оцепенения, заставил прислушаться. Она говорила спокойно, не глядя на него и невозмутимо заплетая разметавшуюся косу.

– Этот раб Гург – мой родственник. Как я могла оставить его в беде? Не знаю, поймете ли вы меня, благородный шад Овадия, однако скажите, как бы вы себя повели, узнав, что ваш друг и близкий человек оказался в положении раба-смертника? И мои встречи с ним… Я просто хотела ему помочь.

– Ложь! Я знаю ваших братьев, ваших родственников. Среди них не было этой татуированной обезьяны!

Странно, но чем больше горячился Овадия, тем спокойнее вела себя Светорада. Она рассказала ему, что у варягов есть обычай принимать чужака в родню. Если варяги на собрании рода объявляют кого-то своим, то отныне этот человек связан с их родом. И Гург – его имя Скафти сын Аудуна – стал ее родственником в Ростове, по сути, братом. Она посещала его, чтобы помочь. Она не станет рассказывать, что предприняла ради этого, поскольку надеется, что ей удастся его спасти. Но если Овадия помешает… Она его женщина, его невольница – княжна сделала ударение на последнем слове, и Овадия болезненно поморщился, – поэтому не смела говорить с ним открыто. Наверное, ей следовало бы в первую очередь обратиться к нему, однако она опасалась, что шад неправильно истолкует ее порыв. Но она чиста перед своим мужем! Произнеся последнюю фразу, Светорада шагнула к очагу и, склонившись, положила руку на уголья, чтобы на огне доказать свою верность, взяв в свидетели богов.

Изнеженная княжна не ожидала, что ей будет так больно. Но она только замычала, стиснув зубы, а затем, теряя сознание, откинулась назад на руки подхватившего ее шада.

Очнулась она, когда лекарь смазывал ее покрывшуюся волдырями руку целебными мазями. Вокруг хлопотали женщины, рядом плакала Руслана.

– Прости меня, Медовая. Это я во всем виновата.

Светорада стала тихонько постанывать, а лекарь журил ее, сожалея, что неразумная женщина хотела испортить столь совершенную красоту. Но ничего, он сделает все возможное, и она еще будет хвастаться своими пальчиками перед иными гаремными красавицами, перед самой восхитительной Рахиль. Почему-то лекарю казалось, что для шаде Медовой это будет особенно важно. Светорада даже улыбнулась, услышав, как он ее называет. С легкой руки Русланы ее многие стали так величать, находя ее славянское имя слишком сложным для произношения, а вот прозвище Медовая, как многие считали, подходило ей как нельзя лучше. Ведь в Хазарии все любили и ценили сладкий мед.