Барнеби Радж - Чарльз Диккенс

Действительно, сознание, что они зашли слишком далеко, чтобы надеяться на помилование, сплотило трусов не менее, чем смельчаков. Многие из них охотно назвали бы главных зачинщиков и дали показания против них, если бы не понимали, что таким способом спасти свою шкуру уже не удастся, ибо их собственные подвиги видели сотни людей, не участвовавших в беспорядках, людей, которые пострадали, лишились покоя и всего имущества во время буйств черни и с величайшей готовностью выступят свидетелями, а власти, без сомнения, поверят им охотнее, чем участникам бесчинств. Среди этой категории было много подмастерьев, еще в субботу утром побросавших работу, и хозяева видели их в толпе громил. Другие понимали, что они под подозрением и будут уволены, как только вернутся. А были и такие отчаянные, что сразу решились на все и утешались известной поговоркой: «Семь бед — один ответ», рассудив, что если уж быть повешенным, так все равно, за что — за кражу овцы или ягненка.

Все эти, люди надеялись и верили (одни — больше, другие — меньше), что власти, по-видимому, сильно имя устрашенные и потому бездействовавшие, войдут с ними в конце концов в переговоры и примут их условия. И каждый, даже самый безнадежный скептик, рассуждал про себя, что бунтовщиков все-таки слишком много, всех не покарают, и что у него столько же шансов уцелеть, как и у всякого другого. Впрочем, большинство ни о чем не задумывалось и не рассуждало. Оно действовало под влиянием разбушевавшихся страстей, побуждаемое нищетой, невежеством, озорством и надеждой на добычу.

Следует отметить еще одно обстоятельство: после первой вспышки бунта в Вестминстере бунтовщики действовали уже без всякого плана и предварительного сговора: когда они группами разбегались по различным кварталам города, делалось это по внезапному побуждению, и такие беспорядочные банды по дороге обрастали людьми, ширились, как река, стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились не нужны, и в критический момент снова вырастали как из-под земли. Вспышки принимали различный характер в зависимости от обстановки. Мирные рабочие люди, возвращавшиеся домой после трудового дня, бросали свои сумки с инструментами и в один миг становились бунтовщиками. К ним присоединялись и мальчишки-посыльные. Словно какая-то эпидемия охватила весь город. Возбуждение, шум, стремительное движение имели для сотен людей притягательную силу, перед которой они не могли устоять. Заразительное безумие распространялось, как страшная злокачественная лихорадка. Оно еще не достигло крайних пределов, но каждый час охватывало все новые жертвы, и лондонское общество уже начинало трепетать, наблюдая это буйное сумасшествие.

В третьем часу дня Гашфорд, заглянув в логово, описанное уже нами в предыдущей главе, и застав там только Барнеби и Денниса, спросил, где Хью.

Барнеби объяснил ему, что Хью вот уже больше часа как ушел и до сих пор не вернулся.

— Деннис, — с улыбкой, сладчайшим тоном позвал секретарь, присев на бочонок и закинув ногу за ногу. — А, Деннис!

Палач с трудом приподнялся, сел на соломе и уставился на секретаря широко открытыми глазами.

— Здорово, Деннис, — продолжал тот, кивая ему. — Надеюсь, недавние труды не слишком утомили вас?

— Я всегда говорю, что этот ваш тихий голос, мистер Гашфорд, может и мертвеца поднять на ноги, — отозвался палач, в упор глядя на него. — И больно в нем хитрости много, — добавил он, тихонько чертыхнувшись про себя и по-прежнему сосредоточенно глядя в лицо Гашфорда. — Да, вот оно что!

— Разве голос у меня такой уж внятный, Деннис?

— Внятный? — Деннис почесал голову, все еще не отрывая глаз от секретаря. — Да, меня он прошибает до мозга костей!

— Очень рад, что у вас такой тонкий слух и что вы меня так хорошо понимаете, — сказал Гашфорд все тем же неизменно-ровным тоном. — А где ваш приятель?

Мистер Деннис оглянулся, словно ожидая увидеть Хью спящим на соломе, но тут же припомнил, что видел, как он уходил.

— Не знаю, где он пропадает, мистер Гашфорд. Я думал, что он уже воротился. Неужто сегодня опять на работу?

— Кому же знать это, как не вам? — возразил секретарь. — Я ничего вам не указываю, Деннис. Вы сами себе хозяин и за свои дела ни перед кем не в ответе — разве что иной раз перед законом, не так ли?

Деннис, сперва изрядно сбитый с толку хладнокровным и естественным тоном секретаря, сразу насторожился при этом намеке на его профессиональные обязанности, и, указав на Барнеби, покачал головой и нахмурился.

— Tсc! — воскликнул вдруг Барнеби.

— На этот счет вы лучше помалкивайте, мистер Гашфорд, — сказал палач вполголоса. — Вы постоянно забываете… У людей есть предрассудки… Что такое, Барнеби, дружок? Что ты там услышал?

— Идет! — ответил Барнеби. — Слышите теперь? Это он. Я хорошо знаю его шаги, и шаги его пса тоже. Бум-бум, топ-топ-топ — идут оба! Ха-ха-ха, вот и они! — крикнул он радостно и обеими руками стал пожимать руку Хью, потом любовно похлопал его по спине, как будто этот грубый дикарь был милейшим из людей. — Вот он, живехонек и цел! Как я рад, что он вернулся!

— Ей-ей, ни один разумный человек никогда не встречал меня так горячо, как он, — сказал Хью, отвечая на пожатие Барнеби с какой-то свирепой нежностью, столь необычной для него. — Как поживаешь, дружище?

— Отлично! — воскликнул Барнеби, размахивая шляпой. — Ха-ха-ха! И превесело, Хью! Готов на все ради нашего святого дела, ради справедливости и нашего доброго, ласкового лорда, которого так обижают, — ведь верно, Хью?

— Как же! — отозвался Хью, выпустив руку Барнеби. Выражение его лица изменилось, и одно мгновение он молча смотрел на Гашфорда, затем сказал:

— Здравствуйте, сэр!

— Здравствуйте, — ответил секретарь, поглаживая ногу. — Желаю здравствовать много дней, много лет… Вам, я вижу, очень жарко?

— И вам было бы жарко, хозяин, если бы вы бежали так, как я, — отвечал Хью, утирая потное лицо.

— Значит, вам уже известна новость? Я так и думал, что вы услышите ее в городе.

— Новость? Какая новость?

— Не знаете? — удивленно поднимая брови, воскликнул Гашфорд. — Да неужели? Ах, боже мой! Значит, придется-таки мне первому сообщить об оказанной вам чести. Видите — королевский герб? — Он с усмешечкой достал из кармана какую-то длинную бумагу и развернул ее перед глазами Хью.

— Ну, и что же? — сказал Хью. — Я-то тут при чем?

— Очень даже при чем. Прочтите!

— Я вам давно, еще в первый день сказал, что не умею читать, — возразил Хью сердито. — Что тут написано? Какого черта…

— Это — объявление Тайного Совета[74] от сегодняшнего числа, — пояснил Гашфорд. — В нем обещают пятьсот фунтов (а пятьсот фунтов — большие деньги и, значит, великое искушение для некоторых) тому, кто укажет хотя бы одного наиболее деятельного участника разгрома церквей в субботу вечером.

— И больше ничего? — сказал Хью равнодушно. — Это мне известно.

— Действительно, как я не сообразил, что вам это известно? — Гашфорд все с той же улыбкой сложил бумагу. — Наверное, ваш друг сообщил вам об этом? Ну, разумеется, он и сообщил?

— Мой друг? — с запинкой переспросил Хью, тщетно пытаясь изобразить удивление. — Какой такой друг?

— Та-та-та-что же, вы думаете, я не знаю, у кого вы сегодня были? — ответил Гашфорд, хитро прищурившись и то потирая руки, то похлопывая одной о другую. — Каким же дураком вы меня считаете! Назвать его?

— Не надо! — Хью бросил быстрый взгляд в сторону Денниса.

— Он, конечно, рассказал вам и о том, — помолчав, продолжал секретарь, — что арестованных бунтовщиков — бедняги! — будут судить. Против них имели смелость выступить очень энергичные и опасные свидетели. Между прочим, — Гашфорд сжал зубы, словно с трудом удерживая просившееся на язык резкое слово, и процедил очень медленно, — между прочим, и один католик, видевший то, что творилось на Уорвик-стрит. Его фамилия Хардейл.

Хью хотел остановить Гашфорда, но не успел. Слово было произнесено, и, услыхав его, Барнеби быстро обернулся.

— На пост, на пост, мой храбрый Барнеби! — крикнул Хью как можно суровее и решительно сунул Барнеби в руки древко со знаменем, стоявшее у стены. — Становись в караул немедленно, потому что мы уже отправляемся. Вставай, Деннис, собирайся!.. Да смотри, Барнеби, чтобы никто не трогал соломы на моей постели — ты же знаешь, что лежит под нею! Ну, сэр, говорите скорее, что хотели сказать, потому что крошка-капитан со всей компанией уже ждут нас в поле. Дело не терпит! Живее!

Барнеби не мог остаться равнодушным к такой суматохе и спешке. Выражение изумления и гнева, мелькнувшее в его лице, когда он услыхал слова Гашфорда, уже исчезло, и слова эти улетучились из его памяти, как след дыхания с поверхности зеркала. Схватив знамя, сунутое ему Хью, он гордо занял свой пост снаружи, откуда уже не мог слышать разговора в сарае.