Тысяча Сынов - Грэм Макнилл

— Мы оторвались. Как ты там, в порядке?

Она хотела огрызнуться, но поняла, что злится от боли. Вместо этого она открыла глаза и сплюнула сгусток крови:

— Наверное, в порядке. Кажется, сломано ребро, легкие так жжет, словно я выпила бочку горящей смолы, а из-за резкого старта у меня голова раскалывается от боли. Но я осталась в живых.

— Уже неплохо, — откликнулся Калофис. — Я только хотел убедиться, что ты жива.

— Я тронута твоей заботой, — не удержалась Камилла, а затем добавила: — Но все равно спасибо за то, что спас мне жизнь.

Калофис ничего не ответил, и всю обратную дорогу до Тизки они провели в молчании.

В медицинских покоях не умолкало легкое гудение приборов. Каллиста, откинувшись на спину, лежала в постели с закрытыми глазами, и ее грудь ритмично поднималась и опускалась. Кожа на ее лице стала сероватой, тусклой и безжизненной, волосы пришлось сбрить наголо. Лемюэль сидел рядом с кроватью и сокрушался, что ничем не может ей помочь, кроме как оставаться рядом и держать за руку.

Он с Камиллой сменяли друг друга в палате подруги, но Лемюэль провел здесь уже сорок восемь часов и чувствовал, как веки наливаются свинцовой тяжестью. С другой стороны у кровати тихонько посвистывали приборы в корпусах из орехового дерева, с многочисленными шкалами в золоченых рамочках и выводом информации на пикт-экраны. Медные провода из гнезд в боковых панелях тянулись к разным точкам на черепе Каллисты и гудящим шарам, что висели над приборами.

Наконец веки Каллисты дрогнули, она открыла глаза и, увидев Лемюэля, слабо улыбнулась:

— Привет, Лемюэль.

Ее голос прошелестел, словно ветерок по опавшим листьям.

— Привет, моя милая, — ответил он. — Ты прекрасно выглядишь.

Каллиста попыталась рассмеяться, но поморщилась от боли.

— Извини, — огорчился Лемюэль. — Я не должен заставлять тебя смеяться, твои мускулы и так слишком деформированы.

— Где я?

— В нейрохирургии пирамиды апотекариев. После того, что произошло, это самое подходящее для тебя место.

— А что со мной было? Очередной приступ?

— Боюсь, что так. Мы пытались дать тебе каву, но ты была уже слишком далеко, — сказал Лемюэль, не решаясь повторять то, что она наговорила им во время приступа.

Каллиста подняла руку ко лбу, а за ней потянулись прозрачные трубки и кабели, подключенные к тыльной стороне кисти. Она дотронулась до головы и нахмурилась, ощупывая ежик волос и бронзовые контакты на черепе.

— Да, жаль твоих волос, — сказал Лемюэль. — Но их пришлось сбрить, иначе было невозможно установить контакты.

— А что это? И для чего?

— Эти приборы Анкху Анен принес из храма Корвидов. Поначалу он отказался рассказывать, что это такое, но постепенно я выяснил, что приборы контролируют эфирную деятельность мозга и подавляют возможные вмешательства. До сих пор, похоже, они работали исправно.

Каллиста кивнула и огляделась по сторонам:

— А как долго я здесь нахожусь?

Лемюэль потер ладонью подбородок:

— Моя щетина говорит, что прошло три дня.

Она улыбнулась и немного приподнялась в постели. Лемюэль налил стакан воды, и Каллиста с удовольствием все выпила.

— Спасибо, Лемюэль. Ты хороший друг.

— Я стараюсь, моя дорогая. А ты помнишь что-нибудь из своих видений? Я бы не стал тебя спрашивать, — добавил Лемюэль, — но Анкху Анен считает, что это может быть очень важно.

Каллиста прикусила нижнюю губу, и летописец заметил в ее глазах отблески того ужасного взгляда, который он видел после ланча в кафе.

— Кое-что помню, — сказала она. — Я видела Тизку, но совсем не такой, какой мы ее знаем. Солнца в небе не было, и единственным освещением служило только зарево пожаров.

— Пожаров?

— Да, весь город был в огне, — подтвердила Каллиста. — Он был сильно разрушен.

— Кем?

— Я не знаю точно, но среди грозовых туч я заметила подкрадывающихся зверей, а откуда-то издалека доносился вой. — В глазах Каллисты появились слезы, и по щекам протянулись мокрые дорожки. — Да, все вокруг горело, и сверху дождем осыпались осколки стекла. Они все блестели, как будто зеркальные, и в каждом я видела отражение одного открытого глаза, который смотрел прямо на меня.

— Ну, это просто видение, — сказал Лемюэль, взял ее за руку и ласково погладил по пальцам.

— Оно очень страшное, и является мне уже не в первый раз. Сначала я не могла узнать Тизку, но теперь, когда познакомилась с городом, я уверена, что каждый раз видела именно эти улицы.

Внезапно она что-то вспомнила:

— Лемюэль, а я что-нибудь написала?

— Да, но что-то абсолютно бессмысленное. Анкху Анен до сих пор пытается расшифровать твои записки.

Каллиста прикрыла глаза, стерла со щек слезы, судорожно вздохнула и вдруг улыбнулась, услышав, как кто-то открыл дверь. Обернувшись, Лемюэль увидел высокого и широкоплечего мужчину в форме капитана Гвардии Шпилей Просперо. Этот смуглый парень с резкими чертами лица и решительным подбородком, точь-в-точь как на скульптурах Гектора или Ахилла, был невероятно красив.

Лемюэль сразу же невзлюбил незнакомца, просто по привычке.

Алую форменную куртку капитана, аккуратно отглаженную и вычищенную, украшали бронзовые пуговицы, золотое шитье и множество сверкающих медалей. Серебряный шлем он нес на руке, а на боку висели длинная изогнутая сабля и блестящий лазпистолет.

— Сохем! — радостно воскликнула Камилла.

Офицер приветственно кивнул Лемюэлю и протянул руку:

— Капитан Сохем Витара, сэр. Пятнадцатый пехотный полк Просперианской гвардии.

Лемюэль принял предложенную руку и невольно поморщился, ощутив крепкую хватку Витары.

— Лемюэль Гамон, летописец Двадцать восьмой экспедиции.

— Рад знакомству, — сказал Витара. — Калли много рассказывала о вашей дружбе, и я благодарен за оказанную ей поддержку, сэр.

Приветливые манеры и природное обаяние Витары немного рассеяли недоброжелательность Лемюэля. Сознавая, что теперь он лишний, летописец заставил себя улыбнуться.

— Рад встрече, капитан Витара, — сказал он, поднимаясь со стула и подхватывая свой плащ. — Теперь я оставлю вас наедине.

Он бережно приподнял руку Каллисты и запечатлел на ней поцелуй:

— Мы увидимся позже, дорогая.

Каллиста схватила его за плечо и заставила наклониться. Она зашептала ему прямо в ухо:

— Я хочу уехать с Просперо. Я не могу больше здесь оставаться. И никто из нас не должен здесь жить.

— Что? Нет, милая, ты не в том состоянии, чтобы куда-нибудь лететь.

— Лемюэль, ты не понимаешь. Этот мир обречен. Я видела его в агонии.