Спецслужбы СССР в тайной войне - Владимир Семичастный

Проблемы возникали самые разнообразные. Например, связанные с посещениями культовых центров иностранными делегациями, с обменом делегациями. Все это согласовывалось с нами, с Советом Министров.

Нас интересовало, сколько людей проходят обряд крещения, венчания, скольких в церкви отпевают, сколько открывается новых церквей и сколько закрывается. Мы хотели знать, какие доходы имеет Церковь, какие делает расходы и прочее. Следили за статистикой в этой области и использовали ее, чтобы попенять местным властям: как же вы дело ведете, что у вас в церквях свадеб справляется больше, чем вы регистрируете в загсах, что увеличилось число крещеных детей.

Но это уже, скорее, было делом партийных, комсомольских организаций, их политическая работа. Вот для них мы эту статистику и собирали. Да, может быть, где-то и прижимали те местные комитеты партии, те местные организации, которые мало работали в этом направлении.

Говорят, что при Хрущеве на Церковь были гонения, было закрыто и порушено много церквей. Не знаю, как по стране, но на Украине в этом отношении было легче. Правда, и особого содействия Церкви не оказывалось. Не поощрялось развитие этой сети. Если какая-то церковь закрывалась, мы не возражали, но нажима в этом направлении не оказывали. Как нам тогда казалось, нельзя допускать, чтобы религиозные верования распространялись непомерно быстрыми шагами.

Сейчас можно спорить, правильная была политика или нет. Но она такой сложилась и такой вошла в нашу жизнь. Может быть, в чем-то мы и перегибали. Может быть, не надо было подталкивать к закрытию церквей, проявлять повышенный интерес к отправлению религиозных обрядов. Пусть бы комсомольские и партийные организации сами оценивали, чего они стоят, если на фоне их работы детей крестят и молодежь венчается в церкви.

Особый вопрос был к Западной Украине. Там униатская Церковь стремилась, с одной стороны, к самостоятельности, с другой — внести раскол в среду и церковников, и прихожан.

В целом мы лояльно относились к Православной Церкви, к экзархии, к ее деятельности, а в ряде случаев — даже одобрительно. Но мы не поддерживали раскольническую деятельность униатской Церкви.

Не меньшую заботу доставляли нам всякие секты. Часть их была зарегистрирована, и Комитет с ними поддерживал связь, относился к ним более или менее лояльно.

Другое дело секты подпольные. Например, были баптисты, которые работали открыто. А были такие баптисты, которые подчинялись центрам в США, получали оттуда указания. Тут мы были, как говорится, во всеоружии. Иногда пытались столкнуть их лбами, чтобы они сами доказывали, кто из них прав, кто виноват. Обращались даже к Православной Церкви, чтоб она участвовала в спорах за чистоту веры, боролась с этими сектами.

Кроме подпольных баптистов были еще самые разные секты — трясуны, адвентисты седьмого дня и многие другие. Их тогда насчитывалось до сорока видов, и все это наш Комитет учитывал, следил за ними. Нас интересовало, как сменяется состав секты, кто приходит к руководству, кто одобрительно, кто неодобрительно относится к Советской власти, кто заслуживает поддержки, а кто нет.

И это была очень важная работа, потому что мы не допускали, чтобы вредили здоровью людей, их психике.

Сейчас эти вопросы пустили на самотек, никто не контролирует деятельность сект, которых расплодилось великое множество. Более того, их активно поощряли несколько лет тому назад. Чуть не каждому сектанту давали микрофон, и они с экранов телевидения наговаривали всякий бред, как их, бедных, прижимали при Советской власти.

Но они молчат о том, почему это делалось. А ведь некоторые секты заставляли людей отречься от своих родных, от отца и матери, даже от собственных детей! Были и такие, которые голодом детей морили, приносили своего ребенка в жертву, распинали на кресте или доводили до самоубийства. Главарей же сект интересовало только их имущество. Они порабощали души людей, делали их управляемыми. Вот об этом-то они помалкивают.

А то, что некоторые секты были иезуитскими, со всякими бесчеловечными порядками и программами своей деятельности, это теперь всем известно. Мы же это еще тогда знали, следили и с этим боролись — за души людей, детей, за их здоровье и жизнь. И правильно делали. Государству нельзя со стороны наблюдать, как уводят молодежь, нельзя выпускать из поля зрения эту немаловажную сторону религиозной жизни.

Недаром даже тот куцый закон, который сейчас приняла Дума, вызвал такое неодобрение на Западе и у многих наших религиозных деятелей, особенно сектантов!

Были в моем ведении и комиссии и по трудоустройству ребят, оканчивающих школу, и по несовершеннолетним.

Комиссии эти были созданы по решению Совмина СССР и ЦК партии. Считалось, что этими вопросами должны заниматься государственные органы, а именно — комиссии, возглавляемые зампредом Совмина.

Приходилось выслушивать доклады зампредов облисполкомов о положении в детских домах, пионерских лагерях, других детских учреждениях, заниматься проблемами преступности несовершеннолетних и мерами по ее пресечению. У меня при каждой комиссии был штатный работник — ответственный секретарь, который накапливал материалы, занимался связью с министерствами, со всеми, кто мог помочь в реализации принятых решений.

За мной была и комиссия по реэмиграции, по возвращению на родину украинцев, которые находились за кордоном — в Канаде, в Америке, в других странах. Вопрос о возвращении сначала рассматривали соответствующие органы, а потом комиссия должна была принять окончательное решение: давать согласие или нет. Комиссию эту дали мне, видно, в связи с тем, что я работал в КГБ: там тоже приходилось заниматься этими вопросами.

Разнообразная работа отвлекала от всех неприятностей, и я даже получал удовлетворение от причастности к большому государственному делу. Я приобщился практически к большому народному хозяйству, чем раньше мало занимался.

Все четырнадцать лет мне пришлось активно участвовать в составлении бюджета, народнохозяйственного плана, в обсуждении и защите позиций по своим министерствам, и все это — для улучшения жизни городов, сел, людей республики. Я видел, что мой жизненный опыт пригодился, — все шло на пользу делу.

В моей работе в Киеве были и другие положительные стороны. Я снова оказался ближе к простым людям, мог почувствовать их отношение и поддержку. Да и я каждому, кто столкнулся с несправедливостью, пытался помочь не просто советом — я не боялся вступать в конфликтные ситуации. Но при этом строго придерживался установленного порядка и соблюдал дисциплину. Того же требовал и от подчиненных.

Раздражала только уйма всяких ненужных заседаний. Вызывало досаду и неудовлетворение дублирование работы ЦК партии, который, по существу, во многих случаях подменял Совет Министров. И эта двойная арифметика, двойная занятость — на параллельных курсах — одними и теми же вопросами только вносили дезорганизацию.

Ситуация требовала реформ, элементарного наведения порядка, а не ликвидации партии и Советской власти, как это сделали за десять последних лет. Хорошо, что у меня сложились нормальные отношения с завотделами и с секретарями ЦК! Ну, а если у кого из зампредов не складывались отношения, как же все это негативно отражалось на работе! В ЦК шесть секретарей и в Совмине девять зампредов — попробуйте всех примирить!

Мне как-то один секретарь ЦК позвонил — надо срочно выехать в Мариуполь, чтобы навести там порядок: не разгружаются пароходы, простаивают вагоны.

Я говорю:

— Послушай, только что там был завотделом транспорта ЦК партии. Зачем же мне ехать и подчищать его недоработки?

Тот съездил «на экскурсию», а я должен после него доводить дело до конца?

Такие ненужные препирательства, неделовые, бездарные разговоры приносили громадную неудовлетворенность.

Потом, конечно, жить вне семьи было делом нелегким. Я уехал в Киев в надежде, что «командировка» не будет длительной. Но год шел за годом, а просвета не виделось. Семья оставалась в Москве.

Правда, в Киеве у меня были квартира, дача, и жена с детьми приезжали на все лето, а часто и на зимние каникулы. Я тоже старался почаще бывать в Москве — не столько официально, сколько неофициально. Приедешь на субботу-воскресенье, прихватишь еще день — и обратно.

Но о каждой такой поездке в Москву я должен был докладывать председателю Совмина или даже первому секретарю ЦК.

Мне В.В. Щербицкий несколько раз говорил, чтобы я забирал своих в Киев:

— Одному тут спиться можно, можно и на женщинах проколоться.

— Нет, Владимир Васильевич, вы меня на этом не поймаете. Это все для слабых. А потом, что я ребят буду таскать туда-сюда? Я завтра могу оказаться в Узбекистане, так что, мне туда их везти? Я уже был в Азербайджане, теперь я здесь и не знаю, куда еще меня пошлют. И потом в решении Президиума написано, что назначили на Украину меня, а о семье там ничего не сказано.