Тени грядущего зла - Рэй Брэдбери

«Я устала, — подумала Сеси. — Не могу больше. Пора домой. Силы кончаются. У меня всего на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот так странствую… Но на прощание…».

— …на прощание, — сказала Энн.

Она поцеловала Тома в губы.

— Это я тебя целую, — сказала Сеси.

Том отодвинул от себя Энн Лири и поглядел на нее, заглянул ей в самую душу. Он ничего не сказал, но лицо его медленно, очень медленно разгладилось, морщины исчезли, каменные губы смягчились, и он еще раз пристально всмотрелся в озаренное луной лицо, белеющее перед ним.

Потом помог ей сойти с повозки и быстро, даже не сказав «спокойной ночи», покатил прочь.

Сеси отпустила Энн.

Энн Лири вскрикнула, точно вырвалась из плена, побежала по светлой дорожке к дому и захлопнула за собой дверь.

Сеси чуть помешкала. Глазами сверчка она посмотрела на ночной весенний мир. Одну минутку, не больше, глядя глазами лягушки, посидела в одиночестве возле пруда. Глазами ночной птицы глянула вниз с высокого, купающегося в лунном свете вяза и увидела, как гаснет свет в двух домиках — ближнем и другом, в миле оттуда. Она думала о себе, о всех своих, о своем редком даре, о том, что ни одна девушка в их роду не может выйти замуж за человека, живущего в этом большом мире за холмами.

«Том. — Ее душа, теряя силы, летела в ночной птице под деревьями, над темными полями дикой горчицы. — Тем, ты сохранил листок? Зайдешь когда-нибудь, как-нибудь при случае, навестить меня? Узнаешь меня? Вглядишься в мое лицо и вспомнишь, где меня видел, почувствуешь, что любишь меня, как я люблю тебя — всем сердцем и навсегда?»

Она остановилась, а кругом — прохладный ночной воздух, и миллионы миль до городов и людей, и далеко-далеко внизу фермы и поля, реки и холмы.

Тихонько: «Том?»

Том спал. Была уже глубокая ночь; его одежда аккуратно висела на стульях, на спинке кровати. А возле его головы на белой подушке ладонью кверху удобно покоилась рука, и на ладони лежал клочок бумаги с буквами. Медленно-медленно пальцы согнулись и крепко его сжали. И Том даже не шелохнулся, даже не заметил, когда черный дрозд на миг тихо и мягко прильнул к переливающемуся лунными бликами окну, бесшумно вспорхнул, замер — и полетел прочь, на восток, над спящей землей.

Почти конец света

Был полдень 22 августа 1961 года. Вилли Берсинджер сидел за рулем своего старого драндулета и смотрел на городок Рок-Джакшн, штат Аризона. Его нога, обутая в шахтерский ботинок, покоилась на педали акселератора. Вилли тихо беседовал со своим компаньоном.

— Да-а, Сэмюэл, городок что надо. Вот так, проведешь пару месяцев на прииске «Боже упаси», тебе и стекляшки в музыкальном автомате покажутся витражами. Город нам необходим. Без него мы проснемся в одно прекрасное утро и увидим, что превратились в вяленую говядину и окаменевшие леденцы. Ну и город, конечно, нуждается в нас.

— Это как же? — удивился Сэмюэл Фиттс.

— Мы приносим с собой то, чего у города нет — горы, ручьи, ночи в пустыне, звезды… и все такое…

А ведь правда, думал Вилли, глядя на дорогу, когда человек попадает в глухой уголок, он черпает из историков тишины. Он пропитывается безмолвием полыни, прислушивается к урчанию пумы, гудящей, как улей в полуденной тиши, а из глубоких ущелий льется молчание речных отмелей. Все это человек вбирает в себя, а в городе — размыкает губы и выдыхает.

— Заваливаешься в парикмахерскую и плюх в свое кресло. Хорошо! — размечтался Вилли. — По стенкам развешаны календари с похабными картинками, а под ними толпится народ, и все глазеют на меня в надежде, что мне захочется пофилософствовать о скалах, о миражах и о Времени, которое таится среди скал и дожидается, когда же Человек оттуда уйдет. Я дышу, и с каждым выдохом частички дикой природы тончайшей пыльцой оседают на людях. Прекрасно. Я говорю, речь моя спокойна, легка и размеренна…

Он представил, как у слушателей загораются глаза. Когда-нибудь они все кинутся в горы, побросают семьи и убегут от своей заводной автоматической цивилизации.

— Приятно ощущать себя нужным, — сказал Вилли. — Мы нужны горожанам как воздух, Сэмюэл. Встречай гостей, Рок-Джакшн!

В листах обшивки посвистывал ветер. Вот они уже проехали городские окраины и… вкатились в царство трепета и смятения.

Едва они проехали каких-нибудь сто футов, как Вилли резко нажал на тормоза. Из-под колпаков колес посыпалась ржавчина. Машину охватила дрожь.

— Что-то тут не ладно, — сказал Вялли. Он оглядел все вокруг своим рысьим взглядом, потянул воздух большим носом. — Запах, чувствуешь запах?

— Нет, не чувствую, — заерзал на месте Сэмюэл, — а что…?

Вилли косо посмотрел на него.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы деревянный индеец у табачной лавки был выкрашен в небесно-голубой цвет?

— Нет, ни разу.

— Тогда посмотри вон туда. А видел ты когда-нибудь розовую собачью конуру, оранжевый нужник, сиреневую поилку для птиц? Так вот же они! Там, там и там!!!

Оба привстали в скрипучей машине.

— Сэмюэл, — прошептал Вилли, — посмотри, весь город, каждое полено в поленнице, перила, заборы, сектантский приют, мусорные грузовики — весь распроклятый город, ты только глянь! Их же покрасили всего час назад!

— Не может быть! — вскричал Сэмюэл Фиттс.

Но оркестровый павильон и баптистская церковь, железнодорожная станция и пожарная часть, сектантский приют и окружная тюрьма, ветлечебница, бунгало и коттеджи, оранжереи, башенки на крышах, вывески и почтовые ящики, телеграфные столбы и мусорные урны — все и вся сверкало пшеничным золотом, зеленью яблок-дичков и по-цирковому броской алой краской. Казалось, вот только что Создатель повыдергивал из земли все, начиная с баков для воды, кончая молельнями, выкрасил и оставил сушиться.

Но и это еще не все: там, где раньше были сорняки, теперь сплошь росла капуста, зеленый лук, салат, теснились диковинные подсолнухи, поворачивающие свои головки вслед за солнцем с такой точностью, что по ним можно было сверять часы. Под бесчисленными деревьями цвели анютины глазки, прохладные и влажные, как носы у щенят, они томно глядели на стриженые изумрудно-зеленые лужайки, словно сошедшие с рекламных проспектов, приглашающих посетить Ирландию.

В довершение ко всему мимо пробежали десять парней: чисто выбритые, волосы тщательно уложены, рубашки, брюки, тенниски — все сверкает как снеговые горы.

— Этот город свихнулся, — заключил Вилли, провожая их взглядом. — Чудеса. Мистика. Сэмюэл, какой диктатор захватил власть? Неужели протолкнули закон, заставляющий мальчишек ходить чистыми, красить каждую зубочистку и каждый горшок с геранью? Слышишь запах? Это новые обои, в каждом доме! Этих людей покарал Страшный суд! Ну не может человеческая натура исправиться за одну ночь. Ставлю все золото, что я намыл за этот месяц: все эти чердаки и подвалы вычищены и вылизаны. Готов поспорить на что угодно, на город свалилось нечто такое…

— Ну, конечно, я даже слышу, как в саду поют херувимы, — запротестовал Сэмюэл. — Выдумаешь тоже, конец света! А впрочем, по рукам. Считай, золото уже мое.

Машина свернула за угол, в воздухе носились запахи скипидара и известки. Сэмюэл фыркнул и выбросил за борт обертку от жвачки. То, что последовало за этим, немало удивило его. На улицу выбежал старик в новых брюках, схватил бумажку и погрозил кулаком удаляющейся машине.

— Ну форменный конец света, — пробормотал Сэмюэл Фиттс. — Да… но пари остается в силе.

Они открыли дверь в парикмахерскую. В ней было полно клиентов, одни уже пострижены, напомажены, гладко выбриты, розоволицы, а другие еще дожидаются своей очереди, чтобы устроиться в кресле и выгнуться дугой. Тем временем трое парикмахеров во всю орудовали ножницами и гребешками. И посетители, и парикмахеры говорили разом, и в зале стоял гвалт, как на бирже.

При появлении Вилли и Сэмюэла шум моментально утих. Можно было подумать, в дверь выстрелили из ружья.

— Сэм… Вилли…

В тишине кто-то из сидящих поднялся, кто-то из стоящих присел, все уставились на них.

— Сэмюэл, — проговорил Вилли одним только краешком рта, — у меня такое ощущение, что сюда пожаловала Красная Смерть. — Потом громче. — Всем — привет! Я пришел дочитать вам лекцию под названием «Любопытная флора и фауна Великих американских пустынь», а также…

— Не-е-т!!!

Старший парикмахер, Антонелли, бросился к нему, схватил за руку и зажал ладонью рот, словно нахлобучил колпачок на горящую свечу.

— Вилли, — зашептал он, с опаской озираясь по сторонам, — обещай мне только одно: ты сейчас пойдешь, купишь иголку с ниткой и зашьешь себе рот. Молчи, если жизнь тебе дорога.

Вилли и Сэмюэл почувствовали, что их подталкивают вперед. Двое, уже побритых и постриженных, вскочили со своих мест, хотя их никто не просил. Старатели забрались в кресла и тут увидели свои отражения в сияющих зеркалах.