Остановка в Чапоме - Андрей Никитин

И только у нас, как у каких-то недоумков,- все шиворот-навыворот! Что за судьба такая у России? Удастся ли выправить ее? Сможем ли мы когда-нибудь не смущаясь глядеть в глаза своим соседям по планете, ощущая себя в каждой ее точке так же уютно и уверенно, как это чувствуем мы с Георги, расположившись на ночлег на тоне "Валдай чаваньгский"?!

Обширная и добротная, изба эта поманила нас своей необычной чистотой. Сразу чувствуешь заботливые руки и хозяйский догляд, не оставляющий ее без присмотра. Сухие наколотые дрова лежат аккуратной поленницей в сенях; на деревянных кроватях - прибранные, перевязанные в "куклы" зеленые частые сети, оставшиеся от сельдяной путины, а большая, занимающая чуть ли не четверть пространства сруба печь несет следы недавней побелки и сияет в сумерках отраженным вечерним светом.

Сейчас, разогреваясь, она отдает нам тепло, стреляя горящими поленьями в своем обширном чреве. На припечке пофыркивает закопченный чайник, налитый чуть янтареющей водой из ручья, круто падающего в море в глубокой тесной ложбине. И вот теперь, когда все тяготы пути остались за порогом до завтрашнего утра, а сама изба, ожившая и разогретая, стала казаться нам вековечным нашим домом, мы пытаемся заглянуть в будущее Берега.

Вероятно, и те, кто строил избу, кто жил в ней долгими осенними ночами, когда бьет дождь, ревут ветер и море, когда трудно заставить себя шагнуть за порог по нужде или за водой, тоже задумывались о своем завтрашнем дне. Я пытаюсь представить себе этих людей, промысловиков, и картина, вставшая перед глазами, вдруг напоминает мне еще об одном промысле терчан, ставшем за последние годы главным.

- А как же мы о зверобойке забыли? - спрашиваю я Георги.- Она-то уж безусловно останется, так что и семга, и олени на ее фоне будут скорее, подсобными, чем основными промыслами! Ведь это она спасла колхозы Берега от окончательного разорения, поддержала, повела вверх и дальше, как то задумывали Каргин и Гитерман...

Георги не спешит с ответом. Он неторопливо пьет чай из большой эмалированной кружки, поглаживает запущенные им снова рыжеватые усики и смотрит в окно на море.

Потом поворачивается ко мне:

- Так-то оно так, да только, похоже, дни беломорской зверобойки сочтены. Если не в следующий сезон, то через год-два ее придется совсем закрыть. Или резко сократить забой. Это тяжело ударит по экономике колхозов, но надо спасать от конечной гибели беломорское стадо гренландских тюленей. Знаете, о чем молчат по бедные реляции и что не дают сказать зоологам? О том, что в этом стаде, в котором мы избивали громадную часть новорожденных, а еще больше губили и кромсали винтами ледоколов, осталась или зеленая молодежь, или перестарки под тридцать лет Старики и дети, совсем так, как еще недавно было в северной деревне. Там - некому было работать, здесь - некому воспроизводить... Такие вот дела! И если мы не остановим это избиение, не последуем рекомендациям зоологов, через несколько лет тюленей придется покупать за границей и завозить в Белое море для акклиматизации.

- А как же тогда чапомская база?

- Никак. Она сделала свое дело, помогла, несколько раз окупила себя, ее можно законсервировать. Или она будет работать в более спокойном режиме, с меньшими доходами… С этим придется мириться.

- И вся кооперация берегов Белого моря, о которой говорил когда-то Мурадян..

- ..пойдет на какой-то другой основе, если она вообще осуществима. Только и в нее я не слишком теперь верю! Это ведь тоже одна из спасительных утопий, поскольку требует высокой организации труда с каждой стороны. Кооперация - дело выгодное, но строится она на точном расчете и на безотказном взаимодействии партнеров. В противном случае ей приходит конец. Как той же межхозяйственной кооперации, которая поначалу спасла Берег. Едва "партнерам" дали чуточку воли - я говорю о предприятиях "Севрыбы", от которых требовались деньги и материалы,- те сразу стали от нее отказываться. Они не получали отдачи, вот и все! Каргин называл это "долг деревне возвращать"…

Вот еще один пример, подтверждающий мою мысль о том, что все попытки вырваться из плена колхозной системы внутри самой этой системы - не более чем паллиатив. Проходит время, и то, что казалось безусловным достижением, шагом вперед, закреплением позиций, начинает отпадать, как пересохший лист. Черешок больше не держит его на ветке, потому что лист выполнил свое предназначение. А ведь то, о чем мы сейчас говорим, было придумано не журналистами. Это был результат "мозговой атаки" людей, прямо заинтересованных в поднятии экономики, в спасении гибнущей деревни, которым было ясно, что так жить дальше нельзя. Надо двигаться, надо плыть - но куда?

Еще несколько лет назад такие опыты казались нам перестройкой. И только после семилетия ожесточенной борьбы теперь понимаем, что не перестраивались, а по-прежнему латали кафтан бессмертного Тришки, вместо того чтобы скинуть его раз и навсегда и сшить новую одежду "на вырост". Но для этого следовало изменить не угол зрения, а структуру сознания, выйти за магические рамки квадрата, образованного девятью точками. Однако нас так долго водили за руку с повязкой на глазах, что, даже обретя свободу, мы их по-прежнему прикрываем и щурим, отказываясь воспринимать мир во всей его цветовой гамме. Мы боимся причудливых форм и красок живых цветов, потому что привыкли к штампованным пластмассовым и восковым; с тревогой обнаруживаем, что ночь совсем не черна, а наполнена множеством звезд и таинственным светом луны; отказываемся верить, что день создан не только для бесконечной унылой работы, но для любви и радостного творчества, которое приносит куда более важный и драгоценный результат, чем подневольный "плановый" труд...

Как все это, оказывается, сложно понять и принять!

И вот мы ломаем себя, отказываясь от прежних представлений, как уже отказались от ложных богов, десятилетиями висевших на стенах наших домов и комнат, от ложных ценностей и оков, от рецептов "всеобщего счастья", и вглядываемся в открывшиеся внезапно морские дали, чтобы обнаружить ориентиры, пользуясь которыми ушли далеко вперед другие корабли...

Догоним ли мы их?

3.

Плоский берег с песчаными пляжами, бесконечными грядами полуразвеянных дюн, с завалами бревен в устьях ручьев уже позади. Даже при отливе море теперь не откатывается, а только уходит вниз и лижет крутой откос пестрого галечника, то и дело прерываемый скальными выходами. Островки леса еще изредка маячат на высоких террасах, отступив с берега под напором густого, непроходимого кустарника, но теперь и его все чаще разрывают языки сухой тундры. И когда в очередной раз мы поднимаемся на каменный мыс, под ногами оказывается уже не трава, а плотный ковер воронихи и медвежьей ягоды.

Зато как легко дышится, какие горизонты открываются взгляду! Здесь не так досаждает жара, меньше мошки, а нога увереннее ступает по утоптанной, вбитой до камня стежке тропы...

Выбравшись на очередное плоскогорье, мы останавливаемся, завороженные внезапно открывшейся панорамой.

Воздух над морем недвижим и прозрачен. Подобно гигантской линзе он приближает отдаленные предметы, и отсюда можно разом окинуть взглядом весь серп "большой кузоменской дуги", протянувшейся на запад тонкой белой нитью песчаных пляжей, на которых легли цепочки наших следов. Великое лукоморье! Оно началось для нас на западе скалами возле мыса Корабль, где красный терский песчаник пронизан жилами фиолетовых аметистов и зелено-лиловых полосатых флюоритов, где на высоко взнесенных над морем террасах, сложенных звонкими плитами галечника, находится могильник загадочного древнего народа. Потом скалы круто свернули к северу, ушли далеко вверх по долине Варзуги, скрылись на берегу моря под многометровыми толщами песчаных наносов, когда только каменная галька - "орешник" - на отливе да отдельные занесенные льдами валуны напоминали о каменном хряще Берега.

День за днем, сами того не замечая, мы шли по осушенному песчаному дну обширного древнего залива, затерявшись в бесконечной смене низких мысов и бесконечных пляжей, и только теперь вышли к восточной оконечности каменного лука, откуда виден весь пройденный нами путь.

Но как поверить теперь, что вот эта убегающая к горизонту тонкая белая кайма золотого вечернего зеркала моря и есть Берег с его разрушенными избами, ржавыми останками полузанесенных судов, ветшающих факторий, оставленных рыбаками, мимо которых мы проходили еще сегодня утром? Сколько я ни всматриваюсь в окружающий мир, ни одна его черточка не напоминает мне сейчас о человеке и его делах.

И внезапно вспыхивает надежда: а что, если так это и есть? Что, если нет никаких пунктов "А" и "Б", расположенных на одномерной прямой, откуда мы выходим и куда неизменно приходим, как вечные странники школьного задачника Киселева? И не были мы никогда на той стороне лукоморья, не шли по убитому волнами песку по следам медведей, а мгновение назад сразу вышли из другого пространства и времени, оказавшись среди вот этого странного хаоса черных камней, чтобы, окинув взглядом окружающее великолепие, не имеющее никакой связи с человеком и его суетной жизнью, приснившейся нам на очередном космическом переходе, через несколько мгновений умчаться дальше, в неведомую область нашей галактики, вот так же появившись на другой планете под красным, голубым или зеленым солнцем на берегу такого же неведомого моря, как то, что расстилается сейчас перед нами в своей вечерней красе...