Я, Клавдий - Роберт Грейвз

- Ваш маленький дружок стал мужчиной, - сказал он, - и могущественнейшим императором на свете. - Даже самый свирепый враг не осмеливается бросать вызов его непобедимым войскам.

Тут выскочил вперед мой старый сержант.

- Все пропало, цезарь! - вскричал он. - Противник пересек реку у Кельна - триста тысяч человек. Они отправились грабить Лион… а затем они перейдут через Альпы и разграбят Рим.

Никто не поверил этой бессмысленной истории, кроме Калигулы. Он позеленел от страха, спрыгнул с трибунала, схватил поводья, плюхнулся в седло и с быстротой молнии исчез из лагеря. Следом за ним помчал грум, и Калигула, обернувшись, крикнул ему:

- Слава богам, что у меня есть Египет! Там мне ничто не грозит. Германцы - плохие моряки.

Как все смеялись! Но вдогонку за Калигулой поскакал один из полковников и довольно скоро его нагнал. Он заверил императора, что опасность преувеличена. Реку пересек, сказал он, лишь небольшой отряд, да и его отбросили назад; наш берег полностью очищен от врага. Калигула остановился в ближайшем городе и отправил в сенат письмо, сообщая, что все его походы увенчались победой и он со своим славным войском возвращается в Рим. Калигула сурово упрекал остававшихся дома трусов за то, что они, судя по всему, продолжали вести обычный образ жизни - театры, бани, пиры, - в то время как он подвергался жесточайшим невзгодам, ел, пил и спал, как обыкновенный рядовой.

Сенаторы не знали, как его умилостивить, ведь Калигула строго-настрого запретил сенату оказывать ему какие-либо почести по собственному почину. Они все же отрядили к нему посланцев с поздравлениями по поводу его блистательных побед и мольбами поспешить обратно в Рим, где его так недостает. Калигула страшно рассердился на то, что ему не назначили триумфа, даже вопреки его приказаниям, и на то, что в послании сената его называли не Юпитер, а всего лишь - император Гай Цезарь. Он похлопал по рукояти меча и вскричал: «Поспешить обратно? Само собой, поспешу, и вот с этим в руках!»

Калигула начал приготовления к тройному триумфу - в честь победы над Германией, над Британией и над Нептуном. В качестве британских пленных он мог воспользоваться сыном Кинобеллина и его сторонниками, к которым он прибавил команды нескольких британских торговых судов, задержанных в Булони. Германские пленники у него были - целых триста человек настоящих и самые высокие французы, каких он сумел найти, в белокурых париках и германском платье, болтающие между собой на тарабарском, якобы германском, языке. Но, как я уже говорил, сенаторы боялись назначить ему официальный триумф, поэтому ему пришлось довольствоваться неофициальным. Калигула въехал в город в том же облачении, в каком скакал через залив в Байи, и только заступничество Цезонии, которая была разумной женщиной, спасло сенаторов от гибели. Калигула наградил римлян за их прошлые щедрые пожертвования, осыпая их с крыши дворца градом серебряных и золотых монет; но он прибавил к ним раскаленные железные диски, чтобы напомнить гражданам Рима, что император не простил их за беспорядки в амфитеатре. Солдатам было сказано, что они могут сколько угодно шуметь и бесчинствовать, и сколько влезет пить за общественным счет. Они не только воспользовались этим разрешением, но разграбили множество лавок и сожгли дотла квартал проституток. Порядок не могли восстановить целых десять дней.

Это произошло в сентябре. Все то время, что Калигула отсутствовал, на Палатинском холме между храмом Кастора и Поллукса и дворцом Калигулы поспешно возводили новый храм, доходивший до самой рыночной площади. Приехав, Калигула превратил храм Кастора и Поллукса в вестибюль к новому храму, велев проделать проход между статуями богов. «Божественные близнецы - мои привратники», - хвастливо говорил он. Затем Калигула отправил письмо губернатору Греции с приказом изъять из храмов и отослать в Рим все самые известные статуи богов. Он намеревался отсечь им головы и заменить их скульптурными изображениями собственной головы. Больше всего Калигула жаждал заполучить колоссальную статую Юпитера Олимпийского. Он велел построить специальный корабль для ее перевозки. Но перед самым спуском на воду в корабль попала молния. Во всяком случае, такова была официальная версия - я думаю, что на самом деле суеверная команда сама сожгла корабль. Тут Юпитер Капитолийский раскаялся в своей ссоре с Калигулой (так Калигула нам сказал) и умолял его вернуться и жить рядом с ним. Калигула ответил ему, что новый храм уже практически закончен, но, поскольку Юпитер так смиренно просит у него прощения, он пойдет на компромисс - построит мост над долиной и соединит два холма. И он сделал это; мост проходил над самой крышей храма, посвященного Августу.

Калигула был публично признан Юпитером. Он был не только Латинский Юпитер, но и Юпитер Олимпийский, мало того, он воплощал в себе всех остальных богов и даже богинь, которых он обезглавил и наградил своей головой. Иногда он был Аполлоном, иногда Меркурием, а иногда Плутоном; в каждом отдельном случае он носил соответствующий наряд и требовал соответствующих жертвоприношений. Я видел, как он расхаживал, изображая Венеру, в длинном газовом одеянии, рыжем парике, туфлях на высоком каблуке, с накладным бюстом и размалеванным лицом. Он выступал в качестве Доброй Богини на ее ежегодном декабрьском празднике; стыд и срам. Его любимцем также был Марс, но чаще всего Калигула оставался Юпитером; он ходил тогда в масличном венке и ярко-голубом шелковом плаще, нацепив бороду из тончайшей золотой проволоки, держа в руке кусок янтаря с зазубренными краями, который изображал молнию. Однажды в таком наряде он произнес речь с ораторского амвона на рыночной площади.

- Я намереваюсь в скором времени, - сказал он, - построить для себя город на вершине Альп. Мы, боги, предпочитаем горные вершины душным речным долинам. Я смогу обозревать оттуда всю свою империю - Францию, Италию, Швейцарию, Тироль и Германию. Если я увижу, что где-нибудь внизу готовится заговор, я пошлю всем в предупреждение раскат грома, вот так! (Он грозно зарычал.) Если на это не обратят внимания, я поражу предателя молнией, вот так! (Он метнул кусок янтаря в толпу. Тот ударился о статую и отскочил, не причинив никому вреда.)

Находившийся в толпе чужеземец, сапожник из Марселя, приехавший осматривать достопримечательности Рима, разразился смехом. Калигула велел его схватить и привести к ораторскому амвону. Наклонившись к нему и грозно нахмурясь, он спросил:

- Кто я, по-твоему?

- Пустозвон, - сказал сапожник.

Калигула не поверил своим ушам.

- Пустозвон? - переспросил он. - Я- пустозвон?

- Да, - сказал француз. - Я всего лишь бедный французский сапожник, и я первый раз в Риме, но ничего другого я сказать не могу. Если бы кто-нибудь у меня дома говорил то, что говоришь ты, его назвали бы пустозвоном.

Калигула подхватил его смех.

- Бедный дурачок, - сказал он. - Конечно, назвали бы. Но ведь это говорю я!

Все расхохотались, как безумные, но над кем они смеялись, над Калигулой или сапожником, было неясно. Вскоре после этого Калигула соорудил «небесную» машину. Он поджигал фитиль, раздавался раскат «грома», вспыхивала «молния», и из машины летели камни в ту сторону, куда он ее направлял. Но я знаю из достоверных источников, что, когда ночью гремел настоящий гром, Калигула прятался под кровать. Насчет этого есть одна забавная история. Однажды, когда он шествовал по улицам в обличий Венеры, началась гроза. Калигула принялся кричать: «Отец, отец, пощади свою красавицу дочь!»

Деньги, которые он привез из Франции, скоро кончились, но Калигула изобрел новые способы увеличить свой доход. Его излюбленным приемом было обследовать в судебном порядке завещания людей, не оставивших ему ничего в наследство. Он доводил до сведения суда о всех благодеяниях, оказанных им завещателям, и заявлял, что то ли они забыли про благодарность, то ли, когда писали завещание, не были в здравом уме; он предпочитает думать последнее. Затем он аннулировал завещание и назначал себя основным наследником. Он обычно приходил в суд рано утром и писал на доске сумму, которую намеревался получить в тот день, чаще всего двести тысяч золотых. Когда он ее получал, он закрывал судебное заседание. Однажды утром Калигула издал новый эдикт о часах торговли различных лавок. Он велел начертать его крошечными буквами на небольшом листке и прибить выше человеческого роста на колонне посреди рыночной площади, где никто не потрудился его прочитать, не догадываясь, как он важен. В тот же день были переписаны имена нескольких сот торговцев, невольно нарушивших эдикт. Когда началось судебное разбирательство. Калигула разрешил тем, кто был в состоянии это сделать подать суду просьбу, чтобы им позволили ради смягчения приговора назначить его сонаследником совместно с собственными детьми. Мало кто смог этим воспользоваться. Теперь зажиточные люди, как правило, уведомляли императорского казначея, что Калигула назначается их основным наследником. Но и тут они просчитались. Калигула стал пользоваться ларцом с лекарствами, полученным в наследство от бабки Ливии, и как-то раз отправил в подарок тем, кто недавно включил его в свое завещание, корзинки с засахаренными фруктами. Завещатели скоропостижно умерли, все до одного. Калигула также вызвал в Рим моего родича, царя Марокко, и убил его, сказав без околичностей: «Мне нужно твое состояние, Птоломей».