Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

Как все талантливые художники, Пабло Пикассо не просто боготворил себя, а относился к своей особе с почтительным благоговением и искренне считал себя самым ярким гением своего исторического периода.

Однажды, демонстрируя юной Франсуазе Жило (впоследствии спутнице жизни на долгие годы) гравированные портреты известного в кругу художников торговца картинами, мастер не очень скромно заметил: «Его писали, рисовали, гравировали чаще, чем любую красавицу, – Сезанн, Ренуар, Боннар, Форен, чуть ли не все художники… Однако мой кубистский портрет является лучшим из всех». Не поэтому ли весь мир ныне уверен, что портрет, выполненный Пикассо, действительно самый лучший?

Но в то же время все это не было матерым самохвальством: Пабло Пикассо не просто старался – он страстно искал новых творческих решений, беснуясь и откладывая работу, если что-то в этих решениях буксовало. Считая живопись драматическим действом, он всякий раз пытался сотворить не просто новое и неповторимое, а, по его же словам, «кровоточащее и ранящее чувства». Он работал самозабвенно и фанатично, имея всегда с десяток неоконченных полотен, к которым прикасался тогда, когда чувствовал, что может привнести действительно уникальный и неповторимый штрих в одну из них. Но в то же время не было и дня, чтобы художник не уделил несколько часов своей работе, словно питаясь от нее и находя новые жизненные силы в вожделенном сосредоточении. Его близкие утверждали, что часто страдая по утрам приступами разрушительного уныния, мастер, тем не менее, к середине дня думал лишь об одном – как спрятаться от мира в своей мастерской с кистью в руках. Нередко его работа продолжалась до глубокой ночи – время и наваливающаяся усталость мало беспокоили художника. Говорят, что Пикассо обладал загадочной способностью видеть и вскрывать на своих полотнах самые гнойные нарывы и пороки, накопленные человечеством. Если так, то это лишь подтверждает готовность художника отдавать время и душевные силы без остатка, чтобы заглянуть в самую бездну человеческого естества. Даже став признанным мастером он был готов усердно учиться новому, при этом думать, думать и еще раз думать, чтобы однажды, после длительных неудачных попыток, выплеснуть что-то настолько оригинальное и настолько завораживающее, что оно прикует внимание всего мира. Так, например, было с его керамикой: Пикассо в течение нескольких лет отрабатывал только технологию, причем начав почти с самого нуля, он сумел добраться до вершин и этой ветви искусства. Он победил могучим терпением и удивительной выносливостью стайера, затеявшего замысловатый марафон длиною в жизнь.

Утверждая, что большинство людей лишены способности творить, художник возводил себя в ранг великих посредников, явившихся в мир, чтобы объяснить подслеповатому человечеству высшие законы и символы. Он считал себя если не мессией, то по меньшей мере одним из основных законодателей мод в искусстве для всего своего поколения.

И конечно же, Пабло Пикассо знал себе цену: он сознательно взял на себя функцию маркетинга своего творчества, и в этом заключалась одна из главных причин того, что полотна этого более чем плодовитого творца не стали дешевым и оригинальным заполнителем для удовлетворения людской потребности новизны. Тут Пикассо оказался непревзойденным – реклама, даже отрицательная или сомнительная, для художника не менее важна, чем его работы. Пикассо же готов был скорее похоронить свои картины, чем продать их дешево: он знал, что высокая цена на полотна является лучшим стимулом для распространения славы – уже при жизни от его творчества веяло чем-то таинственным и мистическим, и это была исключительная заслуга самого Пикассо. Он сумел навязать миру свое видение художественного творчества и совершил свое завоевание с агрессивностью солдата, идущего в штыковую атаку. Пикассо пришел в мир хищником и оставался таковым до конца дней. Весь мир был в его представлении огромным охотничьим угодьем, а его оружием были полотна: он метал свои работы, словно стрелы, поражая ими воображение. Повествуя о жизни мастера, Джин Ландрам упоминает, что после него осталось около пятидесяти тысяч работ, не считая подаренных и проданных. Даже для обычного высокоорганизованного человека, выполняющего механическую работу, это много. Для творческого же гения, который каждый раз обязан сказать что-нибудь новое, это просто немыслимо.

Но назначая умопомрачительные цены за свои картины, Пикассо никогда не был стяжателем. Ему нужна была неземная слава, деньги были лишь ее приданым. Его редко интересовали внешние стороны жизни – даже будучи безмерно богатым, он практически не заботился об одежде, его устраивала любая обстановка, если только в ней можно было работать, его не тревожили желания развлекаться. Кроме, пожалуй, одного – боя быков, который, как считают многие исследователи творчества этого живописца, питали его художественное воображение так же, как и многочисленные женщины, с которыми он, ничуть не стесняясь, заводил умопомрачительные романы. В целом, все в жизни Пабло Пикассо было подчинено работе – он не утруждал себя занятием чем-либо, не связанным с работой, и порой проявлял редкую непреклонность и жестокость. Например, он отказался приехать к сыну от первой жены, когда тот лежал при смерти. Ничто земное и преходящее не могло отвлечь его энергию и сосредоточение от того, что он определил главным в своей жизни. Однажды мастер поведал тайну своего успеха: «Энергетический потенциал у всех людей одинаковый. Средний человек растрачивает свой по мелочам направо и налево. Я направляю свой лишь на одно: на мою живопись, и приношу ей в жертву все…»

Что же касается людей, то, пожалуй, самым удачным определением взаимоотношений Пабло Пикассо с миром является воспоминание одной из любимых им женщин Франсуазы Жило: он обращался с людьми, «как с кеглями – ударять шаром одного, чтобы повалить другого». Живописец, когда речь шла о его интересах, мог быть неумолимым, беспощадным и даже коварным. В жизни, как и в творчестве, Пикассо демонстрировал высшую степень свирепого и порой гнусного эгоцентризма, действующую на менее волевой окружающий мир обезоруживающе. Своими поступками он, как разряд молнии, наносил подспудные удары и ввергал в шок. А потом от души веселился, превознося свою оригинальную способность действовать. Для него не существовало ничего, кроме собственного порыва – своей волей он заставлял весь мир вращаться вокруг себя.

Когда, к примеру, ему понравилась молодая жена друга – поэта Поля Элюара, он без колебаний завел с ней роман, нисколько не беспокоясь о том, насколько глубокой может оказаться душевная рана ближнего. Похоже, что и позже он был весьма неравнодушен и ко второй жене поэта, молча взиравшего на действия друга-живописца. Отношение к женщинам – особая глава жизни мастера. Или, лучше сказать, совершенно отдельная и весьма красноречивая часть его отношения к миру. Зажигаясь дикой пламенеющей страстью почти мгновенно, словно новогодний бенгальский огонь, Пикассо после завоеваний женских сердец нередко разбавлял заботливость и нежность довольно грубыми выходками, подавлял их всех своим гигантским самомнением и демонической энергетикой. Он уничтожал женщин, отталкивая и раня их, так же внезапно и основательно, как и притягивал. Его многочисленные любовницы часто становились жертвами головокружительного, бушующего, но всегда не слишком продолжительного и фатального полета с этим обольстительным, но предельно опасным дьяволом в облике художника, в конце концов с невинной улыбкой наносящим смертельные удары своим любимым. Наиболее ярким выражением его отношения к дочерям Евы, и к жизни вообще, стала картина «Минотавр, похищающий женщину» (1937 г.), где он изобразил себя существом, способным брать власть.