Взорванные лабиринты - Константин Фарниев

Глава двадцать девятая

ДО ВСТРЕЧИ

Дворец правосудия, рассчитанный на двадцать тысяч мест, был набит людьми до отказа. Первые пять рядов занимали более пятисот корреспондентов крупных газет, журналов, радио и телевизионных компаний, информационных агентств всего мира. Были среди них журналисты из коммунистических стран. Здесь сверкали то и дело блицы фотокамер, жужжали кинокамеры.

Инспектор Яви и все те, кто принимал участие в расследовании, находились в специально отведенной для них ложе.

Два судебных заседания были посвящены чтению обвинительного заключения. Инспектор Яви поработал основательно. Еще никогда с такой тщательностью не готовил он материалы для передачи в суд. Председательствовал Верховный судья. Обвинение поддерживал заместитель Верховного прокурора. Яви прекрасно знал, что это за птицы. Утешал только состав присяжных заседателей, утвержденный Комитетом общественного спасения. Особое место и роль занимал на суде Гинс — представитель Комитета общественного спасения.

Первому слово было предоставлено Ремми Табольту. Табольт ничуть не сожалел, что в конце концов выложил инспектору всю правду.

— Ваша честь, господа присяжные заседатели, — начал Ремми Табольт. — С подсудимым Пул Вином я знаком с детства. Мы родились с ним в одном городе и знали друг друга довольно близко и достаточно хорошо. Разница между нами была весьма существенной — он родился в богатой семье, я — в бедной, он учился, а я проходил свои университеты на улицах. Как бы там ни было, мы оказались в одной компании, которую его родители называли дурной. Потом Пул уехал в столицу учиться. Наши пути разошлись. Не виделись мы с ним долго. Еще в розовой юности по милости Пул Вина я дважды имел дело с полицией. Хотя я был простым исполнителем, а Пул Вин главным организатором, он и в первом, и во втором случаях остался в стороне. — Табольт сделал паузу.

В зале стояла чуткая тишина.

— Мы встретились с ним случайно, — продолжал Табольт, — уже здесь, в столице. Перебросились несколькими словами, обменялись телефонами и расстались, потому что говорить нам особенно было не о чем.

Новый год я встретил в кругу своих друзей, и встреча эта, скажу вам, была нескучная. Уже подошло для всех нас время отъезда.

Вечером второго января, когда я собирал свой чемодан (почему я не сделал этого раньше, черт подери!), раздался телефонный звонок. Звонил Вин. Дело предполагалось простое, а цена приличная — пятьдесят тысяч крон. Пул предложил нам позаимствовать у профессора Фэтона его знаменитый аппарат. Конечно, ваша честь, господа присяжные, вы можете подумать, что Ремми Табольт безнравственный человек, коль он занимается делами подобного рода. Но я подумал: если мы позаимствуем у профессора один аппарат, что помешает ему позже сделать точно такой же. Мы срочно взяли одну машину, не будем уточнять, какую — она уже известна господину инспектору, и двинулись в Лин. С Пул Вином мы встретились…

— Господин Табольт, прошу в своих показаниях держаться ближе к делу, — проскрипел судья.

— Слушаюсь, ваша честь. С Пул Вином в тот вечер мы встретились у Пекки, который, к моему величайшему сожалению, сидит здесь же. Я потребовал от Пул Вина три полицейских мундира и полицейский фургон. Разве не плоуая идея? При таком солидном антураже чувствуешь себя как-то увереннее — вроде ты полицейский при исполнении своих служебных обязанностей.

В зале раздались смешки. Табольт держался совершенно непринужденно, и это импонировало публике.

— В три часа ночи, — продолжал он, — Пекки привез нам мундиры и сказал, что минут через тридцать будет фургон. Но позвонил Пул, прошу прощения, — поклонился Табольт в сторону судьи, — Пул Вин позвонил и сообщил, что операция откладывается на более позднее время, поскольку вышла заминка с фургоном. Мне это не понравилось, но отступать уже было поздно.

Мы знали, что у профессора в гостях доктор Нейман и потому пошли втроем. Хотя он и доктор, но все равно мужчина. Рисковать не хотелось. Пул Вин уверял нас, что соседи Фэтона отсутствуют, поэтому мы вели себя очень смело, и напрасно, как потом оказалось.

Короче, мы благополучно проникли, вернее, пришли в гости к профессору и здесь…

Табольт сделал паузу и развел руками.

— Все было хорошо до тех пор, пока я не заглянул через плечо профессора. Здесь я совершил свою первую в жизни роковую ошибку, от которой судьба оберегала меня долгие годы.

Нам нужно было сесть вместе с милыми и симпатичными хозяевами, вдоволь налюбоваться их прекрасными игрушками и, извинившись, уйти. Но я сразу понял, что пахнет хорошим кушем и… я получил его — сто пятьдесят тысяч крон, эти тридцать сребренников Иуды. Они жгли нашу совесть, наши души, и мы постарались избавиться от них как можно скорее, в чем и преуспели. Примерно десять минут седьмого мы подъехали к мастерской. Пул Вина там не было. Мы перегрузили профессора и доктора в свою машину — мы их просто усыпили — и поехали к Пул Вину.

Вы бы посмотрели на Пул Вина в тот момент, когда мы сообщили ему о том, что нам удалось взять в доме профессора. Он чуть не сошел с ума от радости.

Пока мы возились с Фэтоном и Нейманом, поудобнее устраивая их в машине, Пул Вин, надо полагать, связался с Роттендоном. Оно и понятно, такое дело одному ему было не по зубам.

Ребят моих мы отправили на вокзал, чтобы они добирались до столицы на поезде, а мы с Пул Вином в двенадцать часов уже стучались в ворота горной виллы господина Роттендона. Дело сладили быстро, и я, получив деньги, расстался с Пул Вином и Роттендоном в полной уверенности, что ни в коем случае не встречусь с ними в такой обстановке.

Табольт повел вокруг себя рукой.

— Я полагал, что такие солидные люди сумеют с умом распорядиться результатами наших трудов…

Выступление Табольта и перекрестный допрос его продолжались часа три. Ни защите, ни обвинению не удалось сбить его со взятого тона.

Несколько дней судебное заседание выслушивало показания подсудимых. Были они на редкость исчерпывающими, не оставляющими никаких сомнений в том, что подсудимые говорят правду и только правду. Следственные материалы могли опровергнуть любую ложь. Защита из кожи вон лезла, чтобы направить процесс в сугубо уголовное русло, всячески затушевать его политические аспекты. Профессор Гинс принимал активное участие и в перекрестных допросах свидетелей и обвиняемых, и в борьбе с защитой за более широкое толкование обстоятельств, сопутствующих преступлению. Весьма странную позицию занял на процессе государственный обвинитель. У всех складывалось такое впечатление, что он пошел на поводу у защиты.