Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

у меня, шапочки-голландки, шарфики им под цвет и под цвет же — пояски поверх пальто. Только их пальто не топорщились вздутиями старой ваты и объемистыми подложенными плечищами, как мое (материно довоенное), а драпировочно висли свободным изящным обилием драпа; голландки перерождались на глазах в узкие фетровые повязки поперек головы (возникала новая мода — «менингитки»); шарфики поблескивали плотной атласистой китайской тканью, не то что мой шерстяной. То был «стиль», мало еще ведомый 9–I. Но рядки девушек очень походили на вчерашние наши, перед танцами, — та же выжидательная зависимость и одновременно — притворная отвлеченность, отвод глаз в сторону: ничего они не ждут, просто случайно здесь задержались.

— Потрясно, — сказала я Юрке, — вот это моднявость!

— Похиляли, похиляли отсюда, — поспешно и угрюмо ответил он, — всей моднявости по четвертному цена.

Я и без него уже догадалась, зачем они здесь, но он знал, оказывается, и эти цены! Дешевизна меня поразила — по книгам к ногам этих бросают состояния, драгоценности, особняки и выезды. Да Юрка на один вечер с кино, конфетами и пояском вытратил намного больше четвертного!..

Юрка перевел меня через Литейный на Брод, который, если смотреть в сторону вокзала, тянулся по левой стороне Невского от кинотеатра «Октябрь» до Мосбановской площади. Сперва Брод показался мне похожим на наш Большой или Кировский, ну, полюднее и поосвещеннее, но с теми же афишами и горящими рекламами, двоившимися во влажном асфальте, с мельтешением женской добычливой кошелочной толпы у дверей еще открытых магазинов. Но когда мы миновали документальную киношку «Новости дня», где-то у пивной «Вена» я заметила, что и в нашем, и во встречном потоке преобладает молодежь, одетая подобно нам с Юркой, но куда стильнее, «шикознее» и зарубежнее. Нет, не они одевались подобно нам, а мы — подобно им, но отдаленно-зеркально, беспомощно и самодеятельно. Парочек вроде нас попадалось немного: шли, сцепившись, однополые шеренги, парни отдельно, девушки отдельно. Мужские четверки, пятерки, шестерки хиляли небрежно и вихляво, женские плыли собранно, напряженные ожиданием. От идущей перед нами мужской пятерки оторвался парень, двинулся к женской встречной, тихо сказал что-то одной из девушек, подхватил ее под руку — образовалась пара.

— Гляди, чувак чувиху цепляет! Ой, да это сам Леопольд!

Леопольд считался, по объяснениям Юрки, признанным королем Брода, совершенством стиляжного мира, законодателем мод, образцом. Сверхворсистую свою лондонку он не нахлобучивал, как Юрка, а сдвигал к затылку, чтобы виднелся стильный кок надо лбом. На затылке же загибались по-тарзаньи длинные волосы. Чуть ли не над самыми локтями начинались рукава его полупальто, сшитого с вальяжной расхлябанной вислостью. Коры Леопольда высились на толстенной резной микропорке.

Шеренга столь же клевой избранницы Леопольда почтительно проводила глазами новоиспеченную пару, а оставленная им мужская четверка негромко запела в рубленом джазовом ритме, как бы иллюстрируя и предвосхищая его деяния:

Клевый вечер,

Мы идем на Брод,

Цепляем там чувиху

И идем с ней в ресторан.

Как и было спето, Леопольд увел свою счастливицу в кафе-мороженое возле «Колизея», и за приоткрывшейся дверью мороженицы на миг блеснули алюминий, бокалы и бутылки на столиках.

— Мы сюда, Ник, послезавтра прихряем. Я с получки буду, а сегодня уже не потянуть, хотя сегодня оно и вжильнее бы вышло, раз Леопольд там.

Даже находиться в одной мороженице с Леопольдом представлялось Юрке, по-видимому, высочайшей честью.

Леопольд, как я узнаю позже, учился тогда на первом курсе Инъяза и в институте звался попросту Леней. Многие годы спустя до меня будут доходить слухи о похождениях Леопольда, который по старой бродвейской инерции продолжит свое дарение в компашках шестидесятых — семидесятых годов, уже пограничных, переходящих от юношеской внешней раскрепощенности к внутренней и становящихся первоначально диссидентскими. Леопольд прославится безоглядным ежевечерним надиранием, клеежом бесчисленных чувих, недурным знанием инглиша, а затем— «покуриванием», отсидит то ли за торговлю «планом», то ли за хранение нелегальной литературы и в перестройку нелепо погибнет: этому «стиляге, бывшему в употреблении», как он прозовет себя, проломят голову недалеко от его давнего королевства, Брода, в наркоманской драке на Владимирском проспекте…

…Шеренги Брода, дойдя до «Сосисочной» вблизи площади (горела лишь часть слова, «СОЧНАЯ»), круто и кругло заворачивали здесь в обратную сторону, перетекали во встречный поток. Повернули со всеми и мы. Теперь я уже многих узнавала в лицо, да и вообще, на Броде неплохо знали друг друга: Брод был подвижной выставкой модных одежек, движений, словечек, песенных обрывков, своего рода клубом знакомств и встреч, промозглой гостиной под открытым небом. Чуваки продолжали цеплять чувих, образуя пары и тасуя обратно-параллельные реки Брода. И это всё? «Туда-сюда-обратно»? Обычное кружение с поворотами, как в наших школьных коридорах? Признаться, я ожидала большего. К тому же на нас, на сложившуюся пару, никто не обращал внимания, не цеплял, не заговаривал. Ненужные, мы дохиляли до «Октября», где предстояло сызнова развернуться к Мосбану, и вдруг в толпе мелькнула устрашающе-знакомая фигура женщины с кошелкой. Ее овальный заостренный животик казался приставленным к корпусу извне, точно отдельно и горизонтально несомое яйцо. Это была наша географиня Крыса Леонардовна. Она шла прямо на нас, озабоченно глядя под ноги, качая кошелкой, — притворялась, конечно, давно заметила. Или нет? Перепугавшись, я напрасно пыталась стряхнуть Юркину руку — он не понимал и сжимал мою все крепче. Эта борьба могла только привлечь внимание Крысы. Видит? Не видит?

— Бежим, — шепнула я, трясясь, — наша училка!

— А, атас! — уразумел он наконец. Разъединившись под самым носом у Крысы, все еще не поднимавшей головы, мы перебежали на другую сторону Невского и свернули во Владимирский, к трамвайной остановке. Стоя тут, я дрожала и задыхалась, пока Юрка опять не сжал мою руку, поглаживая от локтя до плеча и оживляя совершенно было сникший МОЙ. ОН потек горячо и шибко, успокаивая и размаривая, зовя куда-то в тепло и безлюдье. Но откуда ему быть здесь, на прохваченной ветром многолюдной остановке? Мы ограничились тем, что плотно прижались плечами друг к другу, давая МОЕМУ большее поле. Я нетерпеливо вглядывалась в снего-дождевую кашу — не загорятся ли в ней синяя и зеленая лампочки тридцать четвертого? Он мог привезти нас всего лишь в мою парадную, хоть ненадежное, но уединение, хоть холодное, но безветрие.

Вдруг мои мысли словно подслушали.

— Что, ребятки, небось в тепло хочется? — сказал мужской голос сзади.

Мы оглянулись. Говорил небольшой плюгавенький мужичонко, одетый незаметно, нестильно, в шапке из поддельного поблескивающего каракуля.

— Конечно, хочется, — ответила я, уловив сочувствие.

— И согреться бы, — уютно продолжал он, — чайку бы или винца…

— Да, чайку бы неплохо, — сказала я ему в