Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке - Генрих Вениаминович Сапгир

встречают их с радостью и настойчиво приглашают в дом. Учитель обычно принимает приглашения, приветливо улыбаясь, и легко идет даже к незнакомым. Не его ли я слышу, у дома моих соседей. Там еще две сестры, для которых ломал в юности охапками чужую сирень, Марфа и Мария.

Голос был доверительней и мягче, чем у отца или Лазаря, и ложился прямо в сердце. Мария слушала Его и, робея увидеть слишком светлое и спокойное лицо, смотрела вниз на ноги Учителя в тазу. Там оно тоже смутно отражалось в воде, когда Он наклонялся, и было как-то понятнее и ближе.

Мужские запыленные высокие золотистые ноги.

У Отца более грубые и толстые, поросшие черным волосом.

У Лазаря тоньше, но темнее и длиннее, целомудренные, юношеские.

У дяди Аарона более мускулистые и сильные, свирепые, она бы сказала. Марии всегда было немного стыдно смотреть на него, когда он пригонял овец. И появлялся в воротах, широко расставив ноги, лохматый с посохом в руке.

У меня, когда я был молод, были крепкие ноги и долго могли бежать. Никаких особенных рекордов я не ставил, даже когда подростком бегал во дворе школы стометровку. Я всегда с некоторой гордостью созерцал свои ноги – на пляже. И сейчас они почти не изменились. Просто одна нога теперь стала как деревяннная и плохо подчиняется приказам спинного мозга или кто там ими командует. Учитель, вероятно, мог бы меня исцелить сразу. Но я не знаю, где он ходит сейчас со своими Учениками.

Низкое солнце сквозь щель при полуоткинутом пологе косо било в медный таз, который звучал почти слышно.

Далее на медном дне очень ясно – небольшие ступни, не изуродованные римской обувью. Учитель и теперь пришел издалека, Он привык ходить босой, подошвы загрубели, потрескались, но мозолей не было. Суставы пальцев слегка покраснели. С видимым удовольствием Учитель пошевеливал ими в теплой воде. Длинные волосы девушки почти касались лодыжек.

Вдруг, уступая внезапному порыву, Мария отстранила холстинное жесткое полотенце, которое протягивала сестра Марфа. Она взяла и оттерла сухощавую ногу гостя своими тяжелыми, темными без блеска волосами быстро и насухо – сначала правую, потом левую.

Учитель благодарно опустил на ее голову свое благословение – руки. Мария порывисто схватила и поцеловала широкие кисти. Он не отнимал своих ладоней от ее губ. «Руки у Него тоже маленькие, не жесткие мозолистые крестьянина или раба – и не мягкие ладони ребэ. Сухие, крепкие, горячие – и пахнут полынью. Небольшие затвердения между указательным и большим пальцами, видимо, от молотка и рубанка».

У моего среднего брата Михаила тоже были небольшие руки, поросшие рыжим волосом. Он был боксером – мой брат. И одним ударом мог свалить любого грузчика. Помню его коричневые кожаные перчатки, висящие на шнурках на шишечке этажерки. Из этой этажерки книги просто вываливались – все по шахматам. Они принадлежали старшему брату Изе – Израилю. И руки у него были красивые, как у женщины. Теперь братьям моим даны новые руки и новое тело, сверкающее как из серебра.

Интересно, даны ли им новые половые органы? Они же не собираются продолжаться, рождая себе подобных младенцев. Или, как краник у самовара, чтобы чай наливать в раю – и для красоты.

Между ног, отметила Мария, туго наложенная и аккуратно завязанная темная повязка. У него все было, как у мужчины. Но почему-то не вызывало тайного любопытства. Стыдно было – смотреть ему в лицо: такое обнаженное, такой голый откровенный взгляд! У людей такого не бывает.

Марфа между тем несколько раз подходила к ним, будто за делом, молча стояла, не глядя на него, и отходила.

Я тоже неколько раз подходил, стоял и наблюдал их обоих. Спросить Его я бы не осмелился, да и о чем было спрашивать, если слышать я Его не мог.

Мой – знакомый, благообразный интеллигентного вида священник церкви Косьмы и Демьяна, отец Андрей – молодая вьющаяся борода – тоже подходил и слушал, но виден был неясно и временами пропадал совсем.

Стояла в стороне – в глубине жилища и Нина Михайловна, старушка сухая, как дерево, химик и неверующая, так что вряд ли она понимала, что слушает Его. Несмотря на то что недавно умерла и была кремирована в плоском сером крематории на Николо-Архангельском кладбище. Нового тела, видимо, так и не дали, но хотя бы спасибо сказала, старое в каптерке оставили. Или подобрали подходящее. Потому что нам живым выдали – заглянул в урну – кучку крупнозернистого пепла. Но Нина Михайловна по-прежнему ничего не понимала, как жила, так и умерла – неверующая.

Далее – сдержанно переговариваясь, целая семья: отец и мать и два брата, слитно и смутно темнея. Это была моя семья, брюнет из них один, Изя – старший. И у мамы, помню, черные брови, как нарисованные. Но с каждым годом моя семья становилась все черней и обобщенней. Ее можно было принять за семью Марии и Марфы, многие так и делали. Но при этом возникал вопрос: если один брат – Лазарь, то кто же второй? Или просто в Библии о нем не упоминается.

А сейчас Марфа была уже тут и, стараясь не побеспокоить Учителя, легко подхватила таз с водой и вынесла из барака во двор на солнце, которое было уже на излете, но все еще медлило над серыми холмами поселка. Хотела было выплеснуть в помойную яму. Но так вдруг захотелось пить! Мочи нет!

Марфа оглянулась, как виноватая, и выпила из таза всю воду. Все выше и выше запрокидывая голову. Всю до капли.

Поначалу вода была теплая, горькая и пахла полынью. Песок скрипел на зубах. Марфа сделала второй глоток. Вода определенно была сладка. Как козье молоко после вечерней дойки. Вода третьего глотка пьянила и туманила. Как вино, что пила однажды на свадьбе дяди. Оставалось в тазу совсем немного. Вода была холодна. Как из глубокого каменного колодца. И ломила зубы.

Неподалеку – во времени тоже – стоял голубой киоск. Несколько человек, не обращая внимания на Марфу и переговариваясь как переругиваясь, пили из больших кружек желтое пиво. Оно ясно отсвечивало и было больше похоже на лимонад или мочу.

Ниже погонщик поил лошадей из колоды. Теснились в лощине в сумерках коричнево-черным горячим пятном.

Далее над обрывом сидела за столом семья моего духовного Учителя, Евгения Леонидовича, на столе стояли чашки, заварочный чайник, хлеб, сахарница, бутылка водки РУССКАЯ. «Значит, приехал гость», – подумал я. Гости обычно и привозили спиртное. Хозяин читал стихи из рукописной книжки: