Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

Дуайер и Уэсли не позволили Томасу и Кейт ничего делать и усадили их на корме, а сами подняли якорь. С судов, стоявших в порту, раздались гудки — салют в честь новобрачных. До бакена у выхода из порта за «Клотильдой» следовал рыбачий катер, полный цветов, и двое матросов бросали их им вслед.

Гретхен с Рудольфом сидели в шезлонгах на палубе, любуясь заходом солнца. Джин внизу укладывала Инид. Жених отсыпался после шампанского. Дуайер и Кейт готовили в камбузе ужин. Рудольф был против того, чтобы Кейт сегодня занималась стряпней, и пригласил всех поужинать в Ницце или Монте-Карло, но Кейт настояла на своем. «Для меня это будет только удовольствие в такой день», — сказала она. Уэсли в синем свитере — к вечеру стало прохладнее — стоял за штурвалом. Он ходил по яхте босиком и все делал уверенно, словно и родился на море.

Гретхен и Рудольф тоже были в свитерах.

— Это настоящая роскошь — прохлада в июле, — сказал Рудольф.

— Ты рад, что приехал? — спросила Гретхен.

— Очень.

— Семья воссоединилась. Нет, больше того — сплотилась! Впервые в жизни. И все благодаря Тому. Кто бы мог подумать!

— Он понял в жизни что-то такое, чего мы до сих пор не сумели понять до конца, — заметил Рудольф.

— Это точно. Ты обратил внимание, где бы он ни появлялся, его всюду окружает любовь. Его жена, Дуайер, все его друзья на свадьбе. Даже его сын. — Гретхен усмехнулась.

Она уже рассказала Рудольфу о том, что перед приездом в Антиб навестила Билли в Брюсселе, и Рудольф знал, что скрывалось за этой усмешкой. Билли, отбывавший воинскую службу вдали от всех опасностей, сидел за пишущей машинкой в армейской канцелярии. Он, как сказала Гретхен, стал очень циничным, напрочь лишился честолюбия, ни к чему не стремился и просто отбывал срок, высмеивая все и всех на свете, включая собственную мать. Его не трогали сокровища Старого Света, он путался с разными глупыми девчонками в Брюсселе и Париже, курил марихуану, а теперь, может, уже перешел на более сильные наркотики, рискуя попасть в тюрьму — что, впрочем, было ему так же безразлично, как и исключение из университета. К матери он относился по-прежнему очень холодно. Во время их последнего ужина, когда в конце концов они заговорили об Эвансе Кинселле, Билли пришел в ярость. «Я знаю все о людях вашего возраста, — заявил он. — У вас якобы высокие идеалы, вы восторгаетесь книгами, пьесами и политиками, которые вызывают у моего поколения только хохот. Вы болтаете о спасении мира, молитесь то на одного бездарного художника, то на другого — и все ради того, чтобы казалось, будто вы еще молодые, чтобы создать впечатление, будто нацистам дали отпор только что и где-то совсем рядом — за углом, в следующем баре или в следующей постели — вас ждет „прекрасный новый мир“.».

«В какой-то мере он, наверно, прав, — говорила Гретхен Рудольфу. — Он жесток, но прав, утверждая, что миром правит лицемерие. Ты ведь знаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Когда настал критический момент, я же не сказала сыну „иди в тюрьму“ или „дезертируй“. Я просто позвонила моему влиятельному брату и спасла шкуру своего сына; пусть другие матери убеждают своих сыновей садиться в тюрьму, или дезертировать, или отправляться за смертью в джунгли».

Рудольф ничего не мог на это ответить. Он был ее сообщником, обвинения Билли относились в равной степени к ним обоим.

Но неделя на море была такой целительной, а свадьба такой веселой и внушавшей надежды, что он сознательно выбросил из головы все другие мысли. Ему было досадно, что, наблюдая за стоящим у штурвала загорелым и проворным Уэсли, они с сестрой неизбежно задумывались о судьбе Билли.

— Посмотри на него, — сказала Гретхен, глядя на Уэсли. — Мать — проститутка. Отец не окончил даже средней школы, его били, преследовали, унижали; с шестнадцати лет он жил среди подонков. Когда он решил, что пришло время, он забрал своего сына, увез его в другую страну, заставил выучить другой язык и ввел в среду грубых, неотесанных людей, едва умеющих читать и писать. В том возрасте, когда Билли еще просил по субботам два доллара на кино, сын Тома уже работал. Что же касается прелестей семейной жизни… — Гретхен засмеялась. — Каюта парня отделена лишь тонкой перегородкой от кают деревенской бабы, любовницы его отца, зачавшей в грехе. И что же? Парень пышет здоровьем, работает на славу, вежлив. И он так предан своему отцу, что Тому даже не приходится повышать на него голос. Ему достаточно просто указать, и мальчик тут же беспрекословно все выполняет… Черт возьми, по-моему, пора переписать заново все книги о воспитании детей! И уж конечно, этому парню нечего бояться, что какая-нибудь призывная комиссия отправит его во Вьетнам. Его отец не допустит этого. Вот что я тебе скажу, Руди. На твоем месте, как только Инид подрастет и сможет расхаживать по яхте без риска свалиться за борт, я бы прислала ее сюда, к Тому, на воспитание… Господи, я бы сейчас с удовольствием чего-нибудь выпила. Наверняка у Тома где-нибудь припрятана бутылка.

— Вполне вероятно, — сказал Рудольф. — Я спрошу его.

Он встал и прошел в камбуз. Дуайер мыл в раковине салат, а Кейт, уже в обычной рабочей одежде, поливала жиром кусок мяса в духовке.

— Кейт, — сказал Рудольф, — у Тома на всякий случай не припрятана где-нибудь бутылка?

Кейт закрыла духовку, выпрямилась и тревожно взглянула на Дуайера.

— Я думала, он обещал вам, что, пока вы с нами, мы пить не будем.

— Не беспокойся, — сказал Рудольф. — Джин с малышкой в каюте. Это для меня и Гретхен. Мы с ней сидим на палубе, а уже становится довольно прохладно.

— Кролик, — Кейт повернулась к Дуайеру, — сходи принеси.

Дуайер пошел к себе в каюту и вскоре вернулся с бутылкой джина. Рудольф налил джин в два стакана и добавил немного тоника. Он поднялся на палубу и протянул сестре стакан.

— Если Джин выйдет на палубу, мы можем сделать вид, что это просто тоник. Он отбивает запах джина.

— Надейся, надейся.

Они сделали по глотку.

— Эванс обожает джин, — заметила Гретхен. — Мы и в этом разные.

— Как у тебя с ним?

— Все так же, — небрежно ответила она. — Год от года чуть хуже, но в общем все так же. Мне, наверно, надо его бросить, но я нужна ему. Он не так уж меня и любит, но нуждается во мне. Возможно, в моем возрасте это даже лучше, когда ты не слишком любима, зато нужна.

На палубе появилась Джин в плотно облегающих розовых брюках и бледно-голубом мягком свитере. Она покосилась на стаканы, но ничего не сказала.

— Как Инид? — спросил Рудольф.

— Спит сном ангела. Она меня спрашивала, должны ли Кейт и дядя Томас сохранить кольца, которыми они обменялись. — Джин поежилась. — Я зябну. — И она прижалась к плечу Рудольфа. Он поцеловал ее в щеку. — Ля-ля-ля! — смешливо протянула она. — Чую английский дух! — Тоник не обманул ее. Она мгновенно все поняла и покраснела. — Дай капельку.

Рудольф заколебался. Будь он один, он не выпустил бы стакан из рук. Но Гретхен сидела рядом и смотрела на них. Он не мог позволить себе унизить жену в присутствии своей сестры. Он дал Джин стакан. Она отпила маленький глоток и отдала стакан обратно.

Дуайер вышел на палубу и начал накрывать на стол. На яхте ужинали обычно при свечах, на столе лежали плетеные соломенные салфетки, посреди стояла небольшая ваза с цветами и деревянная миска с салатом.

Вдруг что-то глухо ударилось о корпус судна и забарабанило под кормой, и, прежде чем Уэсли успел выключить двигатель, внизу послышался металлический лязг. Дуайер подбежал к перилам и стал вглядываться в светлую пену, тянущуюся за яхтой в черной воде.

— Вот дьявол! Мы ударились о бревно! — крикнул он, показывая куда-то пальцем. — Видите?

На палубу выбежал Томас. Он был босиком и без рубашки, но в руках держал свитер. За ним по пятам бежала Кейт.

Натянув свитер, Томас прошел в рубку и встал за штурвал. «Клотильда» потеряла управление и медленно покачивалась на волнах под слабым ветром. Томас включил левый двигатель. Он работал нормально, и винт крутился как положено. Но когда Томас включил правый двигатель, снова внизу раздался металлический лязг, и «Клотильду» начало потряхивать.

— Поврежден гребной винт, а возможно, и вал тоже, — сказал Томас.

Уэсли чуть не плакал:

— Па, извини, я не заметил бревно.

Томас похлопал сына по плечу.

— Ты не виноват, Уэс, поверь мне. Спустись-ка в машинное отделение, посмотри, нет ли в трюме воды, — сказал он и ухмыльнулся: — Свадебный подарок от Средиземного моря. — Он набил трубку, раскурил ее и, обняв жену за плечи, спокойно ждал возвращения Уэсли.

— Там сухо, — сказал Уэсли, поднявшись на палубу.

— Старушка «Клотильда» у нас крепкая, — сказал Томас. Тут он заметил стаканы у Рудольфа и Гретхен. — Что, продолжаем праздновать?