Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

— Я, — бешено заорал Дино от невыносимой боли. — Я убил его.

— Кто ещё, кто с тобой был? Отвечай, падла.

— Сальдино Кузнечик, а прибыль мы поделили с Томазо. Оставь меня в покое, дай мне спокойно умереть.

— Почему ты хотел убить этих пацанов? — не отставал Пепе, указывая на испуганных мальчишек. — Что они тебе плохого сделали?

— Я не хотел, — рыдал и корчился Дино, — я не хотел их убивать. Вытащи нож, я прошу тебя, Пепе. Мне больно, мне очень больно, вытащи нож.

— Зачем ты взял контракт на этих пацанов? Ответь, это последний вопрос.

— Томазо, всё Томазо, это он мне сказал, это он виноват во всём.

Пепе поглядел на мальчишек. Те стояли бледные от страшной картины пытки и чуть дышали. Альварес вытащил нож из тела раненого и сказал:

— Я прощаю тебя, Дино Кальяри. Надеюсь, Бог тебя тоже простит.

— Уйди от меня, гад, — отвечал Камбала.

— Если у тебя были дети, я бы позаботился о них. Слава Богу, что мне никого не придётся делать сиротой, — сказал Альварес и добавил: — умри с миром.

Наваха ударила раненого в спину, ниже левой лопатки. Дино моментально побелел, выгнулся, захрипел, его глаза вылезли из орбит, его лицо выражало крайнюю степень удивления, а руки стали загребать под себя песок.

Эта была ещё одна страшная картина, которую увидели пацаны сегодня. Слава Богу, что длилась она недолго, секунд через десять Дино Кальяри по кличке Камбала уже лежал тихо. Только вот глаза его всё ещё были выпучены и лицо его выражало удивление.

— Вот и всё, — сказал Пепе Альварес. — Я сдержал клятву.

Он пошёл к морю и стал мыть нож и руки в холодной морской воде. И только тут Буратино обратил внимание на ещё одного подручного Дино. Невысокий, небритый мужичок в стоптанных башмаках и рваной фуфайке стоял недалеко от трупа Одноглазого и боялся пошевелиться. Он удивлённо развёл заскорузлые от мозолей руки, как бы говоря: «Вот тебе и здрасьте». И стоял так не шевелясь, смотря на происходящее удивлёнными глазами. Поймав на себе взгляд Буратино, мужичок отрицательно покачал головой, отрицая непонятно что, и произнёс:

— Ребята, я это… я не с ними, я на опохмелку заработать хотел, меня попросили… похмелиться нужно было… я не с ними.

— Извини, братан, — отвечал Пиноккио, — так получилось, мы не виноваты.

— Ребята, как же так, — мужичок продолжал стоять в позе удивлённого недоумения, по-прежнему разводя мозолистые руки.

Буратино взглянул на Рокко, но тот даже не глядел в сторону мужика, не глядел он и на приятеля. Чеснок ногтем выковыривал соринку, забившуюся между стволом обреза и ложем, и делал вид, что всё происходящее его не касается. Тогда Буратино взглянул на Пепе. Но тот, уже отмыв нож от крови, уже убирал его в карман. Облокотясь на баркас, он курил, и происходящее его тоже не касалось.

— Серджо, — сказал Буратино и кивнул в сторону мужичка.

— Убить? — уточнил Серджо.

Буратино молча кивнул, немного разозлившись на этого болвана, надо всё разжёвывать.

— А как? — не отставал Серджо.

— Как хочешь, идиот, — рыкнул Буратино, — утопи.

— Ага, — сказал Серджо.

И без лишних слов они с братом подошли к мужику и, схватив его, поволокли к воде.

— Ребята, — продолжал бубнить тот, всё ещё не понимая, что всё уже решено, — ребята, я только опохмелиться хотел. Я здесь случайно… может, отпустите? У меня дома коза, её же кормить надо, она у меня белая, молочная… я ж только опохмелиться.

Когда братцы затащили его в воду, он начал было сопротивляться, но несильно. И через пару минут всё было сделано. Погребальным саваном всем троим послужил большой брезент из баркаса. В него запеленали трупы, в него же натаскали камней. Затем всё это обвязали верёвкой и с трудом погрузили на баркас.

— Здесь есть в море впадина, метров триста глубиной, — сказал Пепе, — там их нипочём не найдут. Я этот вопрос решу, а баркас с товаром продам.

— Лучше утопи, — произнёс Буратино.

— Не волнуйся, я продам его надёжному человеку за границей. Вместе с товаром будет стоить цехина три.

— Хорошо, — сказал Пиноккио.

Они пожали Пепе руку, и вскоре тот растворился в тумане моря.

— Ты чего хмурый такой? — спросил Буратино у Чеснока, когда они возвращались к себе.

— Тоскливо мне, — отвечал тот.

— Камбалу жалко, что ли?

— Камбалу не жалко, мужика жалко, — отвечал Чеснок, — он был ни при чём, погиб не за что.

— Не кори себя, ты не виноват в его смерти, судьба у него такая. Просто он оказался не в том месте и не в то время.

— Да знаю я все эти сучьи поговорки: «не мы такие — жизнь такая», «ничего личного» и все прочие, — произнёс Рокко. — Знаю я всю эту блевотину, а мужика всё равно жалко.

— А что, надо было его в живых оставить? — спросил Буратино. — Чтобы он нас всех потом Томазо сдал?

— Не знаю, — отвечал Чеснок, — не знаю я ничего, что ты ко мне привязался.

— Выпьем сегодня? — вдруг предложил Буратино. — А завтра за упокой его души молебен закажем.

— Как же, закажем, — отвечал Рокко, — мы же его замочили, даже имени не спросив. Теперь без имени даже и свечку не поставишь.

Буратино ничего больше говорить не стал, и банда двинулась в сарайчик на берегу моря. А там их ждал приятный сюрприз в виде Джеронимо.

— Буратино, — сказал он, — там на мысу один цыган ходит, вас ищет. Говорит, что он от Аграфены, говорит, что деньги принёс, которые она вам должна.

Пиноккио, услышав это, опустился на ящик и тяжело вздохнул.

— Ну вот, — произнёс он, — мы всех победили. Всех!

Лука крикнул:

— Ура!

Серджо и Фернандо стали хлопать друг друга в радостном возбуждении. Даже Джеронимо улыбался. Только Рокко Чеснок был хмур. Да и сам Пиноккио слегка кисл. Не сладка им что-то была победа.

* * *

А днём, когда Лука сходил и нашёл цыгана с деньгами, вся банда пошла в магазин покупать себе новую одежду. Правда, не в тот дорогой магазин, который нынче