Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Большинство мужчин было хорошо одето — местный товар не предназначался для бедняков. Некоторые шествовали, воинственно задрав носы. Но большинство, подобно Дэвиду, вели себя скромно, старались не мозолить чужим глаза.

Небо было теплым и грязным, в нем едва проглядывали мерцающие звезды. Над крышами пронесся шепоток мотора, а затем налетел ветер — это пронесся вагончик: словно в насмешку над царством греха и распутства, над ним протянули милицейский воздушный рельс. Изредка милиция без предупреждения наведывалась в особняки красной зоны, собирала дань совсем уж зажиревших и обнаглевших бандерш и сутенеров. Но обычно хозяева таких заведений старались не доводить до крайностей — вовремя давали на лапу блюстителям закона и не пускали в свои номера садистов, так что у милиции не бывало поводов для внеплановых визитов.

Струи свежего ночного воздуха принесли с собой чувство тревоги. И не просто тревогу — тяжесть на сердце.

Кое-где через занавешенные муслином окна просачивался тусклый свет. Женщины в пеньюарах и облегающих ночных рубашках похотливо оглаживали свои телеса или просто глядели на прохожих сквозь жеманно опущенные ресницы. Были здесь и ксенийские бордели, в них захмелевшие подростки подбивали друг дружку совершить обряд перехода с помощью хепри или водяной, а то и кого поэкзотичнее. Заметив такое заведение, Дэвид вспомнил об Айзеке. И решил о нем не думать.

Дэвид шел, нигде не задерживаясь. Не глазел на окружавших женщин, не реагировал на их призывы.

Свернул за угол — здесь стояли рядком дома пониже и поскромнее. Глянешь в любое окно — и сразу ясно, что за шлюхи там живут. Плети. Наручники. Люлька, в ней заходится криками девочка месяцев семи-восьми. И здесь не остановился Дэвид. Чем дальше, тем меньше народу. Но все же на полное уединение рассчитывать не приходится.

Вечерний воздух полнился слабыми голосами. Разговоры в номерах, музыка, смех. Крики боли, лай или вой животных.

В центре этого лабиринта находился тупик, его обступали самые обветшалые постройки Каминного вертела. Пробираемый легкой дрожью, Дэвид шагал по булыжной мостовой. В дверях тамошних домов терпимости стояли мужчины, крепко сбитые, хмурые, в дешевых костюмах. Всем своим видом они будто показывали: кто попало к нам не подходи. Дэвид медленно приблизился к одной из дверей. Его остановил здоровенный вышибала, бесстрастно уперев ладонь в грудь.

— Я к госпоже Толлмек, — пробормотал Дэвид. Вышибала пропустил.

Внутри светили лампы под грязно-коричневыми абажурами. Казалось, что вестибюль заполнен светящимся дерьмом. За столом сидела хмурая дама средних лет, в тускло-коричневом, в тон лампам, платье с цветочным узором. Она посмотрела на Дэвида сквозь очки со стеклами полумесяцем.

— В первый раз к нам? — спросила она. — У нас принято записываться.

— Семнадцатый номер, на девять часов. Фамилия — Оррелл, — сказал Дэвид.

Женщина чуть приподняла брови и наклонила голову, заглянула в лежащую перед ней книгу.

— Да, действительно. Но вы… — посмотрела мадам на настенные часы, — вы на десять минут раньше. Ладно, можете уже идти, Салли вас ждет. Дорогу знаете? — Она снова посмотрела на него и отвратительно, чудовищно подмигнула. Да еще и усмехнулась.

Дэвида затошнило. Он поспешил отвернуться и двинулся вверх по лестнице.

Пока поднимался, участилось сердцебиение. Наверху, шагая по длинному коридору, он вспомнил, как приходил сюда прежде. В конце этого коридора — комната номер семнадцать.

Дэвид ненавидел этот этаж. Ненавидел слегка пузырящиеся обои, идущие из номеров специфические запахи, проникающие сквозь стены мерзкие звуки. Большинство дверей было открыто нараспашку, а в закрытых номерах находились клиенты. Но дверь семнадцатого номера, за которой сейчас клиента нет, все равно окажется на запоре. Хоть это и не по правилам.

Прерывистые крики, скрип натянутой кожи, полная ненависти шипящая речь. Дэвид повернул голову и заглянул в другую комнату, мельком увидел обнаженное тело на кровати. Женщина, вернее девушка лет пятнадцати, не старше. Она стояла на четвереньках, руки и ноги были волосатые, нечеловеческие, собачьи.

Словно загипнотизированный или завороженный ужасом, смотрел Дэвид на нее, пока проходил мимо. А она неуклюже, по-собачьи соскочила на пол, неловко повернулась — должно быть, непривычно ходить на четвереньках. С надеждой глянула на него через плечо и задрала зад, выставив напоказ половые органы. У Дэвида отпала челюсть и остекленели глаза. Даром, что ли, ему всегда бывало так стыдно в этом борделе, у «переделанных» шлюх.

Правда, город и так кишел переделанными мужчинами и женщинами, для них проституция — подчас единственный способ не умереть с голоду. Однако здесь, в районе красных фонарей, встречались грешницы ну уж самого немыслимого облика.

Большинство проституток было осуждено на переделку за преступления, не связанные с их промыслом. Обычно для них наказание становилась помехой в работе, не более того. Естественно, они уже не могли рассчитывать на высокие заработки. С другой стороны, в этом районе было раздолье для «специалистов», для разборчивых потребителей. Здешние шлюхи подвергались изменениям в рамках своей профессии. Получали роскошные формы, отвечавшие самым утонченным вкусам извращенцев. Родители продавали в публичные дома детей, а взрослых к подпольным ваятелям по плоти заставляли обращаться долги. По слухам, многих приговаривали к каким-то другим переделкам, но они, пройдя через карательные фабрики, попадали к сутенерам и бандершам. Бизнес был доходным, а контролировали его государственные биочудотворцы.

В этом коридоре время тянулось, как испорченная патока. У любой открытой двери Дэвид не мог удержаться от соблазна — заглядывал в номер. Сгорал от стыда, но глаза будто собственную волю обрели. Не подчинялись рассудку.

Он будто по саду кошмаров шагал, в каждой комнате обнаруживая неповторимый цветок плоти, непристойное творение палачей.

Дэвид проходил мимо обнаженных тел, покрытых грудями точно крупной чешуей; мимо чудовищных крабообразных туловищ с половозрелыми девичьими ножками по бокам; мимо женщины, смотревшей на него умными глазами, что располагались над второй вульвой; ртом служила вертикальная щель с влажными губами. Два маленьких мальчика с изумлением смотрели на массивные фаллосы, которыми они сплошь обросли. А дальше — многорукий гермафродит…

В голове у Дэвида тяжело пульсировала кровь. Его мутило. Он был изнурен ужасом. Но вот перед ним семнадцатый номер. Дэвид не повернул назад. Представил, как переделанные глядят ему вслед, глядят на него, глядят из своих клеток, сделанных из крови, кости и секса.