Том 2. Сильнее времени - Александр Казанцев

– Надо ли считать, что люди были так же малы, как носороги, по сравнению с земными?

– Не думали, не разумели мы тогда, что надо определить масштаб развалин на Весте. В том и была ошибка.

– Ахинея! Маленьких людей не бывает, – вмешался Костя Званцев. – Недаром здесь их не нашли. Вес мозга, количество нейронов значат немало для того, чтобы существо стало мыслить.

– Так ли, друг-астроном? Люблю собак. Как по-вашему, крохотная собачка, карликовый пинчер, умещающийся на ладошке, как местный носорог, много глупее огромного дога?

– Ну, хлопец, ты бит! – подзадоривающе захохотал Каратун.

– Как считает друг-командир? И еще: муравьи не думают?

– Трудно ответить. Надо исследовать на Земле ваш мини-зверинец, определить, какой запас нейронов нужно иметь в резерве, чтобы мыслить.

– Вот, Борис, я всегда говорил, что у человека известны только четыре процента объема мозга, занятого полезной деятельностью. Тебя исследуют вместе с мини-зверинцем.

– А тебя и исследовать не надо. Весь мозговой резерв попусту расходуется на «клинописные» остроты.

– Когда вернемся, многое исследуют, – вздохнул Каратун. – И нашу ошибку исправят, побывают на Весте, рассмотрят ее руины. Не думали мы, глядя на нее из космоса, о росте человечков. Размышляли только о том, как сказать людям о планете, взорванной ее обитателями.

– Не хочется верить: цивилизация и – уничтожение. Разве это не исключающие друг друга понятия, друг-командир?

– Цивилизация, цивилизация! – раздраженно вмешался Ловский. – Плодами цивилизации могут пользоваться и дикари.

– Почему друг-Борис говорит о дикарях? Ловский огляделся с нездоровым блеском в глазах.

– Разве мало доказательств? Вспомним гитлеризм, не такое уж давнее прошлое. Люди оказались способными быть хуже зверей. Львы и тигры не истребляют поголовно все лесное стадо, не мучают жертв. Исторические исследования, художественная литература, театр и кино – все это безжалостно изобличало человека, в котором всегда дремлет дикарь. Вот почему я с охотой полетел с вами.

– Вот как! – с ноткой горечи протянул Роман Васильевич.

– Бесстыдной пропагандой, коварной организацией, обожествлением вождей не раз удавалось в разные времена и в разных странах пробудить дикаря не в отдельных изгоях, а в огромной части трудолюбивого, культурного народа, который потом со стыдом вспоминал это. – Ловский все больше возбуждался, впадая почти в истерику, крикнул: – Вот почему я полетел с вами!

Ратов покачал головой:

– Век живи – век учись! – И подумал: «Должно быть, не так подбирал я экипаж».

– Вы скажете, это было в прошлых столетиях? Отвечу: человек меняется медленно. При фараонах он был схож даже с нашими современниками.

– Беру свои слова обратно о машине времени, – запротестовал Костя Званцев. – Тебя, Борис, забросили в наше время из прошлого.

– Нет! – закричал Борис. – Я не хочу прошлого, я боюсь его! Боюсь бомб, крови, тупого сопротивления ходу истории. Чего стоит одна только заокеанская гражданская война!

– Она кончилась, – сказал Альберто Рус Луильи. – В Объединенном мире война теперь вне закона. Каждый человек Земли должен победить в себе дикаря.

– Совет Борису – резон для всех, – заметил Костя.

Ева встала и закинула руки за голову.

– Хочу быть дикой в последние минуты в мини-мире. Пройдусь по диким лесам Геи.

Ловский тоже вскочил. Костя проводил его неодобрительным взглядом.

В свете костра высокая сухощавая фигура спортсменки вырисовывались на серебристом фоне диска. Она была без шлема, но в скафандре, с прутиком антенны за плечами.

Борис и Ева вместе прошли между почти соприкасавшимися дисками, задев друг друга плечами. Курдвановская была чуть выше Ловского, что не доставляло тому удовольствия.

Отблески костра лишь чуть подсвечивали саванну. Близкий горизонт терялся во мгле, и равнина казалась огромной.

– Ева, – сказал Ловский, касаясь руки девушки.

– Ну что? – сказала она и отдернула руку.

– Не надо! – раздраженно буркнул Ловский. – У меня будет слишком серьезный разговор.

– О чем надо говорить в последнюю ночь на Гее?

– О том, что она не последняя.

– Как то понимать?

– Вы сами только что выразили заветное мое желание. – Случай недаром дал вам это древнее имя, а мне внешность ассирийского царя.

– Мое имя? А почему не фамилию?

– Вы не желаете понять меня, Ева! Вы хотели на миг почувствовать себя дикой. А я хочу быть диким на дикой планете всегда. И я не вернусь на Землю. Никогда.

– Истинно дикие слова.

– И я не хочу, чтобы вы возвращались. Мы останемся здесь на Гее единственными властителями мини-мира. Вокруг не будет и не сможет быть никого.

Не неси Ева обязанностей врача экспедиций, она повернулась бы и ушла. Но сейчас она не на шутку встревожилась. Главное, оставаться спокойной, выяснить, как опасен припадок. В том, что Борис заболел психически, она уже не сомневалась. Юноша не выдержал слишком больших впечатлений и навеянных ими мыслей, не говоря уже о травме головы.

– А это не будет дикарством, остаться вдвоем? – осторожно спросила она.

– Нет! Я сооружу дворец! На фоне здешней природы он будет величественнее всех мегалитических построек Земли! А вокруг будет рай!

– Хочется сменить имя на Адама? – не удержалась от иронии Ева. И сразу пожалела об этом.

– Перестаньте издеваться надо мной! Пусть мы будем здесь с вами Адамом и Евой. Или Борисом и Евой для местных легенд. Наши потомки населят этот мир племенем титанов, о которых лишь мечтали поэты Эллады.

Ева резко повернулась к Ловскому – во время истерического припадка помогает неожиданный удар:

– Разве у Евы в раю был выбор? Никого, кроме Адама.

– Что вы хотите сказать? – повысил голос Ловский. – Что я недостаточно хорош для вас?

– Хочу напомнить… Сколько на Земле живет миллиардов мужчин?

– Они бесконечно далеко. Кто здесь есть – улетят. Останусь только я один. С вами…

– А не думает ли новоявленный Адам, что прародители будущего человечества Геи должны, по крайней мере, хоть любить друг друга?

– Я… я готов. Я готов полюбить вас, Ева.

– За такую откровенность бьют по щеке.

– Ева!

– Но я отвечу тоже откровенностью. Знайте, среди миллиардов мужчин на Земле остался один, который был дорог мне и который говорил, что женщина подобна тени: когда идешь к ней, она убегает, а когда уходишь – догоняет.

– И он ушел?