Военный агент. Первая мировая в Париже - Алексей Алексеевич Игнатьев

Когда я вернулся от Мильерана, я знал, конечно, наизусть текст договора и перечитывал его переписанным уже на гербовой бумаге скорее для проформы, как вдруг у меня блеснула в голове счастливая мысль: цифра «восемьдесят один» приходилась как раз в конце одной из строк. А не переделать ли единицу в ноль? Это ведь на общей сумме заказа составит два миллиона триста тысяч франков.

Как последнее средство выторговать что-либо у Дэвиса, я предложил ему эту поправку.

– Не станете же вы заставлять меня усложнять всякий раз наши расчеты этой паршивой единицей! Я люблю цифры, заканчивающиеся нулем, – шутливо объяснил я свое предложение.

– Pour vous tre aqrable, mon colonel! (Чтоб быть вам приятным, господин полковник!) – услышал я в ответ от стоявшего почтительно за моим правым плечом Дэвиса. Он наклонился и в знак согласия поставил под моим парафированием поправки вытянутую в длину начальную букву своей фамилии – «Д».

На том мы и расстались, а я, глубоко вздохнув, как человек, у которого гора свалилась с плеч, решил в одиночестве отпраздновать свою первую победу, запив полубутылкой шампанского большой красный омар в ресторане «Ларю». Я ведь заключил сделку и выторговал на ней два миллиона триста тысяч франков!

Благодарности за сделанную мною экономию по заказам, достигшую, по подсчетам моих досужих бухгалтеров, за все время войны доброй сотни миллионов, я, конечно, не ждал, как никогда и ни от кого не дождался. Отец всегда меня учил, что лучшей наградой в жизни является чувство исполненного долга.

На следующее утро, к большому моему удивлению, мне позвонил по телефону сам хозяин – господин Шнейдер. Этот на вид скромный, любезный и совсем невзрачный человек ни с кем посторонним о делах своей фирмы не говорил, и я встречал его часто до войны только в великосветских салонах. При своей заурядной внешности этот потомок эльзасских выходцев, благодаря своим деньгам, приобрел себе красавицу жену из обедневшей, но древнейшей аристократической семьи графов де Сен-Совер, но наследника ему не суждено было оставить: его единственный сын погиб на фронте в мировую войну. Так трагически расправилась судьба с этим «фабрикантом смерти», как прозвал Шнейдера французский народ.

– Вы конечно только пошутили вчера над Дэвисом, – сказал мне Шнейдер. – Вы же не станете наносить такого удара моему дому (слово «фирма» на французском языке однозначаще со словом «дом»). Дэвис просто с ума сошел, и я надеюсь, что вы восстановите прежнюю цену.

– Мой милый патрон (такова вежливая форма обращения во Франции к хозяевам предприятий), я же не виноват, – ответил я, – что вы мне послали сумасшедшего, и, обращая в светскую шутку деловой разговор, от души рассмеялся. – А подписи своей мне еще никогда не пришлось вычеркивать. За это вы не прогневайтесь.

Кончилась мировая война, разбогател Шнейдер, и его главному директору Фурнье, энергичному дельцу международного масштаба, Франция показалась тесна.

– Не забудьте, что я родом из Оверни, – нередко говаривал мне Фурнье, – а оверньяты народ упрямый и предприимчивый.

Подчинив своему финансовому и техническому влиянию такие иностранные концерны, как заводы «Шкода», подавляя своей мощью более слабых соперников и связываясь с прежними врагами, как Крупп, Фурнье незаметно для себя обратил фирму «Шнейдер» в «курицу, высидевшую утят». Не явилась ли эта политика одной из причин потери Францией своего национального лица, а через двадцать с небольшим лет и своей национальной независимости?

Естественно, что Фурнье после войны пришлись по вкусу наехавшие в Париж после Октябрьской революции международные дельцы типа Алексея Ивановича Путилова, бывшего директора Русского международного и Русско-Азиатского банков.

Мне стало известно, что Путилов относится с некоторым недоверием к политике интервенции, и мне хотелось поглубже отколоть его от кадетской клики Маклакова. Знакомство наше устроил Фурнье, который повел такую речь:

– Вы вот не знаете, господин Путилов, что это за человек ваш генерал. Сколько мы с ним за время войны спорили, и сколько он нам испортил крови! А мы вот его за это уважаем и очень даже сожалеем, что он не соглашается променять своих большевиков на хорошее место в управлении нашей фирмы. А все же, мой милый генерал, позвольте мне вам напомнить инцидент с Дэвисом при подписании первой конвенции. Теперь я вправе вам заявить, что франк, который вы тогда у него выторговали на цене каждого снаряда, предназначался именно вам!

Шнейдер мог всегда пригодиться России, и портить с ним отношения было не в наших интересах, а потому в том же шутливом тоне, в каком говорил Фурнье, я ответил:

– Таких денег вам, конечно, мне подарить не удалось, но я все же могу лишь гордиться, что выиграл у вас во время войны хоть одно пари в сто франков. Помните, как для получения очередного аванса за орудия, которые ваша фирма, по моим расчетам, выполнить не могла, вы, доказывая обратное, утверждали, что к первому августа будет готов для этого заказа новый бессемеровский цех. Я поехал сам к Крезо и, убедившись, что на месте будущего цеха вырыт для него только котлован, стал спорить и согласился даже на ваше любезное предложение держать пари, что цех будет готов к сроку. Действительно, тридцатого июля вы мне телеграфировали: «Букет поставлен», что означало готовность печи, но той же ночью вам пришлось послать другую телеграмму: «Вы были правы, полковник, мы проиграли пари – печь провалилась».

Шнейдер. не торопился с работой, но не терял времени на получение денег.

Среди различных доводов фирма неизменно указывала мне на недостаток в денежных средствах.

– Послушайте, – сказал я им как-то после трех лет работы по заказам, – вы не раз просили меня, чтобы я помог вам через французское правительство облегчить доставку стали из Америки, – я это сделал. Вы просили, чтобы я вернул для вас с фронта рабочих и инженеров, – я это выполнил, но когда теперь вы опять просите аванс после всех тех надбавок цен, на которые вы меня вынуждали соглашаться, то я действительно убеждаюсь, что вы бедны. Я обещаю вам после войны вделать в стену вашего дома на рю д’Анжу мемориальную доску из белого мрамора с выгравированной надписью:

«Aux pauvres, mais honntes.

Souvenir du colonel Ignatieff».

(«Бедным, но честным.

На память от полковника Игнатьева».)

Глава 6

Рыцари промышленности

Французы не могли подыскать более меткого слова, чем «рыцарь», для злого осмеяния промышленников, защищавших на войне не родину, а собственный карман.

Первым «рыцарем», не только процветавшим на русских хлебах, но и угнетавшим собственную французскую мелкую братию, являлся несомненно все тот же Шнейдер. Отгораживаясь своими патентами от французской казенной промышленности, Шнейдер, между