Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин

— Валерий Александрович? Здравствуйте. Пафнутьев беспокоит.

— А, Павел Николаевич... Слышал о твоих похождениях.

— Я тоже каждый день слышу о собственных похождениях нечто новенькое. Встретиться бы, Валерий Александрович.

— Да? — удивился Невродов. — И как срочно?

— Как скажете, — Пафнутьев всегда чувствовал собеседника и, начиная разговор с Невродовым, уже наверняка знал все те слова, которые позволительно произнести. Невродов всегда говорил основательно, обстоятельно и в разговоре с ним было просто нельзя употреблять слова необязательные, облегченные. Только серьезно, вдумчиво, озабоченно. И еще знал Пафнутьев слабое место, нежное, незащищенное место в большом и громоздком теле областного прокурора — тот любил, чтобы ему воздавали должное и даже чуть побольше. Короче, на лесть, но грамотную, без передержек, Невродов был слаб. Но лесть должна быть продуманной, сдержанной, словно бы даже вынужденной Никаких гам восторгов, умилений, восхищений умственными или физическими его достоинствами. Только по делу, и опять же, вроде вынужденно Иначе Невродов недовольно морщился и на человека смотрел с такой гнетущей, тяжкой подозрительностью, что тому оставалось только раскланяться, причем, чем быстрее он это сделает, тем лучше для него же.

Казалось бы, совсем простые слова произнес Пафнутьев — «как скажете». Но знал, знал пройдоха и лукавец, что это высший класс лести. Если их немного расширить да растолковать, то звучать они будут примерно так... Как скажете, уважаемый Валерий Александрович, как решите, так и будет. Сами понимаете, я не могу требовать чего бы то ни было. И ваше время для меня священно, поэтому уж лучше сами назовите удобный для вас день, час... А я, человек маленький и никчемный, явлюсь к назначенному времени и буду счастлив. Я никогда к вам раньше не обращался и если решите, что и это мое обращение неуместно, то извините ради Бога! Я соглашусь, смирюсь и уйду в тень, чтобы не нарушать ваших высоких раздумий. В общем, как скажете, Валерий Александрович.

— Прям не знаю, что тебе и сказать... Ведь ты не просто так, по делу...

— Чрезвычайной важности, — заверил Пафнутьев, давая понять, что только исключительные обстоятельства заставили его позвонить, потревожить, напомнить, о себе.

— Ну что ж...

Еще об одном качестве Невродова знал Пафнутьев — тот был, как человек бесхитростный, невероятно любопытным. И теперь, зная, что Пафнутьев рвется к нему с каким-то важным делом, он просто не смог бы вытерпеть до утра, не узнав, что так растревожило начальника следственного отдела.

— Я могу и повременить, — произнес Пафнутьев тоже хорошую фразу, — но, Валерий Александрович... — в этом месте Пафнутьев замолчал. Он сказал все, что требовалось — признал собственную незначительность, слегка, почти незаметно, подзадорил Невродова, поддержал разговор незначащими словами, оказал должное уважение ко времени прокурора, намекнул, что дело не личное, он-то может подождать, но дело, дело не терпит отлагательства, дорогой Валерий Александрович.

— А знаешь, заходи сейчас, — просипел в трубке голос Невродова. — У меня есть полчасика... Хватит?

— Еще останется! — заверил Пафнутьев.

— Жду.

— Буду через пятнадцать минут.

И ровно через пятнадцать минут Пафнутьев вошел в приемную областного прокурора Валерия Александровича Невродова. Секретарша уже была предупреждена и, увидев Пафнутьева, лишь кивнула в сторону двери. На Пафнутьева она посмотрела с явным интересом — история его похищения продолжала будоражить воображение в правовых коридорах города. Секретарша была совсем молоденькая, только из десятого класса. Но что делать, что делать, если это была едва ли не единственная слабость Невродова — девчушки двадцати неполных лет. Ничего он не мог с собой поделать, да, похоже, и не стремился во что бы то ни стало избавиться от этого своего недостатка.

Пафнутьев вошел, осторожно, но плотно закрыл за собой дверь и шагнул на алую ковровую дорожку, которая тянулась к самому столу прокурора. Невродов бросил на Пафнутьева настороженный взгляд поверх очков, проследил за тем, как тот приближается, подходит к столу. Привстав, протянул руку.

— Вижу, что жив, — просипел он.

—  — Местами, только местами, Валерий Александрович.

— Как же ты влип-то?

— Простоват, — Пафнутьев развел руки в стороны.

— Ладно тебе, знаю я твою простоватость.

— И на старуху бывает проруха.

— Так и скажи. Что Анцыферов? Порхает?

— Пуще прежнего.

— Парикмахерша посещает?

— Два раза в день. Утром и вечером.

— Совсем, наверно, отощал, изнемог?

— Держится, Валерий Александрович.

— Ну, давай, вываливай... Что там у тебя? — Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.

Пафнутьев молчал Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей Пет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в тонкой и продуманной игре интригана и пройдохи. Невродов насторожился, он сразу сообразил, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.

— Не знаю с чего начать, Валерий Александрович.

— Начинай в лоб, — твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов — буквочек, цыфирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону — начинается крупный разговор, по большому счету. Собеседники как бы берут на себя обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.

— Я уверен, что вы правильно меня поймете...

— И я в этом уверен, — подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.

— Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.

— Бери меня, я вся твоя? — пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. — Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.

— Значит так... Значит так... Докладываю — мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора, — это была правда и Пафнутьев произнес слова с чистой совестью.

— И кто же предложил тебе подумать?

— Анцыферов.

— Куда же он сам собрался?

Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.

— Так, — сказал тот. — Понятно. А меня куда?

— Не знаю. Так далеко разговор не простирался.

— Хорошо... Допустим. Чего же ты хочешь от меня?

— Если вы знали о том, что я сказал — это один, разговор. Если я сообщил новость — это другой разговор. Вы что-нибудь знали?

— Нет. Об этом мне не было ничего известно, — неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. — Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем