Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

Так повелось издавна, со дней Красного Ветра.

Так было даже и в те минувшие времена, когда слово матерей непререкаемо звучало в Совете.

Нехитра повседневная еда. Неприхотлива. Клейкий рис, чуть сдобренный бумиановым маслом, да зажаренные на раскаленном камне ломти веприны, укрепляющей мужскую силу. В какую хижину ни напросись на завтрак, другого не отведаешь.

Иное дело — приправы. Тут уж каждая хозяйка очага хранит особый секрет. У одной на столе лежат стебли пряной травы, приятно холодящей нёбо, у другой — порошок из корней мангара, пробивающий жаром до костей, третья щедро поливает приготовленную снедь настоем черной ягоды…

И каждая, даже заранее зная ответ, спросит насыщающегося мужчину: по нраву ли ему еда?

А получив в ответ подтверждающий кивок, расцветет гордой улыбкой. Ведь нет большей радости для жены, когда ее супруг одобрит ее искусную стряпню!

— Вкусно, Д'митри?

— Угу-м, — пробурчал Дмитрий, усердно работая челюстями, и Гдламини зарделась, безмерно довольная.

До сих пор ей не доводилось возиться по хозяйству.

Вождю нельзя заниматься повседневными делами, тем паче женскими, даже если и сам он, по прихоти Тха-Онгуа, — женщина. Это дггеббузи Гдламини доселе блюла свято. Да и не привлекала ее возня у очага. На то есть прислужницы…

Но могла ли раньше представить себе девочка Гдлами, какое это, оказывается, наслаждение: собственноручно приготовленной пищей кормить своего мужчину?!

Вот он, ее тхаонги, сидит рядышком. Он уже вернулся с неизменной утренней пробежки (странный все же обычай: просыпаться раньше жены…). Он ворочается, умащиваясь поудобнее, он шумно чавкает, разгрызая хрящи. А она, его женщина, подкладывает на блюдо все новые и новые лакомые куски, подливает чистую ключевую воду в глиняную чашу, и ей удивительно, непредставимо хорошо.

Как же все-таки здорово, что есть у дгаамвами право снимать ненужные запреты!

— Хочешь еще, тхаонги?

— Угу-мм, — откликнулся Дмитрий, запивая мясо. Отставил чашу и притянул к себе жену.

— Еще как хочу…

Его пальцы бережно коснулись упругой груди замершей Гдламини.

— Очень-очень…

По телу Гдлами пробегает судорога.

Большая часть этой ночи, как и прошлой, и позапрошлой, пролетела без сна, но обоим этого не хватило, и вот-вот будет нарушен еще один запрет.

Трапеза священна, и не велено предками делать подобное в час вкушения пищи.

Но если очень хочется?

Все равно нельзя.

А если очень хочется вождю?!

Тогда можно.

И очень возможно, досадный дггеббузи был бы отменен без промедлений, а урюкам пришлось бы долго еще ждать своего нгуаби, не распахнись в этот миг скрипучая дверь, впуская в хижину девушку, закутанную в кусок синей ткани. Миг-другой она мялась на пороге, отводя глаза, но ведь ей же было назначено вождем явиться в этот час, и потому не стала пришелица исчезать. Напротив — кинулась в ноги Дмитрию, приподняла круглое, блестящее от слез лицо.

— Нгуаби, прикажи Н'харо! Пусть возьмет меня в жены!

Дмитрий оторопел.

— Что-что?

Рот девушки скривился, жалко и обиженно.

— Я хочу быть его женой. Прикажи ему, и поскорее! Мне нельзя ждать. Мне уже много лун…

— Э-э… — взгляд нгуаби затравленно метнулся к вождю, требуя помощи. — Ты бы уж как-нибудь сама, а?

Девушка всхлипнула.

— Я пыталась. Он сильнее. Только ты сможешь заставить его…

Гдламини глядела в сторону, изо всех сил притворяясь не заинтересованной. Приходилось выкручиваться самому. А как?!

— Послушай, Атали, — очень осторожно начал Дмитрий. — Я же не Тальяско! Я не могу заставить Н'харо полюбить тебя. Это зависит только от вас двоих, понимаешь?

Девушка неверяще затрясла растрепанной головой.

— Нет, нет! Ведь ты же — тхаонги! Ты все можешь! Ты можешь превратить ттай в струйку воды и остановить стрелу в полете. Заставь же Н'харо! Прикажи ему!

Она подавилась рыданием и распростерлась на полу, щенячьи тычась в ноги Дмитрию. На сей раз Гдламини не стала отводить глаза.

— Глупая! — голос был нежен, словно вождь обращалась к лучшей подруге. — В делах любви бессилен даже сам Тха-Онгуа. Нужно рассчитывать только на себя. Попробуй, милая!

Круглое личико просительницы сморщилось, сделавшись совсем детским.

— Я пыталась, мвами! Но он только наслаждается моей дкеле, а потом снова плюет на меня. Помоги мне, о вождь! — о Дмитрии девчушка, кажется, забыла. — Ведь ты сама женщина…

Покачав головой, Гдламини погладила девушку по макушке и легонько потянула за плечи, заставляя подняться.

— Ладно, Атали, иди. Иди! Я поговорю с ним…

— Благодарю тебя, вождь! — в девичьем голосе зазвенела надежда.

Размазывая слезы по щекам, страдалица повернулась к двери… и налетела на входящего Н'харо. Взвизгнула. Оттолкнула его обеими руками. Кулаком ударила в грудь шедшего позади Мгамбу. И выскочила прочь.

— У, бешеная! — буркнул Убийца Леопардов, опасливо озираясь. — Куда ни пойди, везде лезет под ноги.

Дмитрий поморщился.

— Сам виноват. Довел дуру. И что теперь? Уткнувшись взглядом в пол, гигант переминался с ноги на ногу. И молчал.

— Может, и впрямь женишься? Неплохая ведь девчушка…

— Нашла время, хо! — шрамы на скулах сержанта изогнулись и побагровели. — Воевать скоро, а ей — жениться! Пока чужие не ушли в долины, стыдно и думать о таком. Ты ведь и сам так нам говорил, тхаонги!

Дмитрий вспыхнул. Слова Убийцы Леопардов были очень похожи на упрек. И важно ли, что простодушный силач ничего такого не имел в виду?

— Как хочешь, — нгуаби махнул рукой. — Но ты б хоть поговорил с девчонкой. Еще утопится, спаси Тха-Онгуа…

— С женщиной говорить, попусту время тратить… — перехватив бешеный взгляд Гдламини, Н'харо поперхнулся. — Прости, вождь! У меня не язык, а оолий хвост.

— Хуже! — резко бросила мвами. — И голова тоже! Вот этого ей не следовало говорить в присутствии Дмитрия. Поскольку плох командир, дающий подчиненных в обиду штатскому начальству.

— Ты не права, почтенный вождь, — холодно сказал нгуаби, и смуглые щеки Гдламини мгновенно посерели, как и у всякой женщины, нечаянно разозлившей любимого. — Сержант Н'харо, что у вас?

Гигант стоял, опустив голову, как провинившийся школьник. Переминался, явно не зная, куда девать свои излишне длинные руки.

— Разрешите доложить? — выдавил он наконец не по-уставному глухо.

— Разрешаю!

Не столько по тону, сколько по едва заметной улыбке Дмитрия опытный сержант сообразил: нгуаби не выдаст. И заметно приободрился.

— Великий нгуаби! Прошу поручить Мгамбе охрану поселка! Его урюки опытны, они уже стали мужчинами. А мне с моими двали разрешите прогуляться до Межземья.

— Это зачем же?

Дмитрий непритворно удивился. До сего дня личная |инициативность не входила в число многогранных и бесспорных достоинств Убийцы Леопардов.

Впрочем, тот, судя по всему, многое продумал.

— Равнинные бродят по сельве, как у себя дома. Они уже появились близ рубежей. Нужно их припугнуть. Дозволь, нгуаби! Я выйду на тропу, а Тха-Онгуа поможет нам.

Дмитрий задумался. Дальняя разведка? Что ж, неглупо, совсем неглупо. В последнее время ситуация становится все тревожней день ото дня. Недаром же собрались нынче в Дгахойемаро старейшины народа дгаа.

Усмехнувшись, он кивнул.

— Пусть будет так, Н'харо! Бери своих парней. Посмотри, что делают равнинные в сельве, в селениях, много ли их, в каких поселках осели. Но только приглядывай. Сам не нападай. Ясно? Рано пока. Иди!

— Хо, нгуаби! — радостно вскрикнул Убийца Леопардов и тотчас поправился: — Есть идти наблюдать!

Вслед за чем выскочил на улицу. Крайне довольный. Ибо много опасностей таится в сельве, но Атали там, слава Тха-Онгуа, нет.

— Мгамба! Тебе поручается охрана поселка. Ясно?

— Так точно!

— Налево кругом — марш! Козырнув, ефрейтор вышел из хижины.

И лишь теперь Гдлами позволила себе напомнить о своем присутствии.

— Прости меня, любимый, — вождь приблизилась, но вплотную, и в голосе ее звучала нешуточная тревога. —

Я была не права. Ты не сердишься?

Для порядка Дмитрий ответил не сразу.

— Ладно, — он еще немножко помедлил. — Забыли! Гдлами расцвела. И лишь теперь вспомнила о том, что она еще и вождь.

— Время идти, Д'митри. Совет старейшин не может ждать…

В этом она была абсолютно права. Мьюнд'донг был уже полон. Когда они вошли под своды, присутствующие как один поднялись и почтительно поклонились, коснувшись лба раскрытыми ладонями.

Вождь, милостиво кивнув, мягко опустилась на низкий табурет, покрытый шкурой леопарда. Оглядела собравшихся.

— Садитесь, почтенные!

Зашуршали одежды, зашелестел смутный шепоток.

В просторном полутемном зале было торжественно и тихо. Вокруг горящего костра чинно восседали на циновках суроволицые мужчины. Красные накидки, окаймленные черной полосой и украшенные прядями волос, скрывали их торсы и плечи. Некоторые щеголяли шапочками, усеянными мелким речным жемчугом. У иных в длинных черных с проседью кудрях, перетянутых через лоб алой лентой, торчали пестрые перья.