Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Одна тысяча девятьсот тридцать шестой год… Над городами Европы стелется запах сожженных книг… Даже Уэллс уже не считал, что очередная мировая война может стать последней…

Разочарования

Несколько десятилетий Уэллса преследовала идея всемирной Энциклопедии.

Самое полное, самое мобильное, самое признанное собрание человеческих знаний ежеминутно, ежесекундно устаревает; мы физически не успеваем переваривать постоянно умножающуюся информацию. А ведь чтобы выжить, человечество должно знать всё, что накоплено человечеством; необходим быстрый и удобный доступ к полному объему знаний и идей. Вывод напрашивается: следует скопировать все полезные печатные издания, создать единый мировой банк информации.

Думаю, Уэллсу пришлась бы по душе Всемирная Паутина.

Он торопится. Но где взять силы, так быстро тающие? Где взять уверенность, так быстро размываемую невеселыми мировыми событиями? В 1937 году Уэллс издает повести «Рожденные Звездой» («Star-begotten: a Biological Fantasia») и «Брунгильда» (Brunhild), полные все того же разочарования. В первой марсиане, существа вполне разумные и прогрессивные, подвергают Землю и ее обитателей особому облучению; в результате непредвиденных мутаций мозг людей начинает стремительно развиваться. Но это не заслуга людей. Это даже не ответ. Это уход от ответов. Героиня другой повести явно списана с Марджори — невестки Уэллса. Героиня вырывается на свободу, она наконец живет так, как ей хочется… Но это уже было… В предвоенной Европе эта тема постепенно теряет актуальность…

Александр Кабаков (писатель):

«Уэллс — писатель грандиозный. Но он вписан в свое время, а потому безнадежно устарел. Причем не только его фантастика устарела, но и реалистические романы, вообще-то очень сильные. Устарел Уэллс не по представлениям о мире, а, как ни странно, по литературному качеству. Точно так же сейчас, по-моему, невозможно читать Драйзера или… ну, Паустовского, к примеру… Кого-то время сохранило — на мой взгляд, значительную часть русской классики… Впрочем, возможно, только для нас, — а из мировой литературы и они исчезают…

Рискованная параллель, но мне нравится: вот стационарные телефоны пока существуют рядом с сотовыми и все такое прочее, а пейджеры исчезли безвозвратно, хотя появились не так давно и были довольно удобны. Думаю, что Уэллс не перешагнул середину прошлого века. Сейчас он интересен как существенное имя — в истории литературы и даже общественной мысли… но не более…»

Повесть «Братья»(«The Brothers»), вышедшая в 1938 году, — история для того времени типичная. Два родных брата оказываются на испанском фронте. Один воюет на стороне фашистов, другой — марксист. Должно ли так происходить? Что, собственно, происходит с людьми? В Уэллса будто бес вселился. Когда Ребекка Уэст возглавила Комитет защиты немецких евреев, он отказался присоединиться к обнародованному ею воззванию, во всеуслышание заявив, что евреи сами виноваты в том, что их преследуют. «Позор, мистер Уэллс!» — телеграфировала ему Элеонора Рузвельт.

«Любопытно, — писал Уэллс в романе «Необходима осторожность», — что наш образчик англичанина до тридцатилетнего возраста совершенно не задумывался о современных евреях. Он считал, что евреи — просто несимпатичный библейский народ, от которого сам Бог в конце концов был вынужден отступиться, и тем дело кончилось. Он (Эдвард-Альберт, герой романа. — Г. П.) учился в школе вместе с евреями, полуевреями и четверть евреями, не замечая никакой разницы между ними и собой. Слыхал, что есть какой-то там религиозный обряд, называемый обрезанием, но не стремился узнать больше. Может, Баффин Берлибэнк — еврей? Или Джим Уиттэкер? Или в Эванджелине Биркенхэд есть еврейская кровь? Эдвард-Альберт никогда не задумывался над этим. Если евреи так отличны от нас, это должно было бы бросаться в глаза. Видимо, определенная часть той этнографической смеси, которая носит название евреев, особенно подающих голос из Восточной Европы, страдает своеобразным гетто-комплексом и адлеровской жаждой самоутверждения; и всегда находились энергичные молодые люди арменоидного типа, которым казалось соблазнительным выступать в качестве «борцов» за свой «народ», подогревать чувство угнетения там, где оно грозит заглохнуть, и настаивать на необходимости создать некую замкнутую организацию. Еврей должен помогать еврею — в этом вредном экономическом принципе сказывается всемирный и общечеловеческий предрассудок. Шотландцы держатся друг за друга, валлийцы захватили в свои руки торговлю молоком и мануфактурой в Лондоне и так далее. Только решительное пренебрежение со стороны более развитых людей способно хоть отчасти нарушить эту кастовость…»

«Позор, мистер Уэллс!»

О Второй мировой войне Уэллс услышал в 1939 году в Стокгольме.

Выживет ли на этот раз человечество? Как получилось, что Европа опять не отказалось от силового разрешения конфликтов? Уэллс как раз заканчивал работу «Судьба Homo Sapiens» («The Fate of Homo Sapiens: An unemotional statement of the things that are happening to him now, and of the immediate possibilities confronting him»). Как? Ну как построить единое Мировое государство, которому не грозили бы войны? Может, начать со Всеобщей декларации прав человека?

Тут Уэллс попал в точку. В будущем такой документ действительно приняли (10 декабря 1948 года) на Генеральной Ассамблее ООН… «Права человека»… «Здравый смысл во времена войны и мира»… «Все плывем на Арарат»… «В темнеющем лесу»… «Новый мировой порядок»… Сами эти названия красноречиво указывают ход размышлений Уэллса. Эмбер Ривз, с которой Уэллс давно расстался, вырастила дочь; Ребекка Уэст — сына; Фрэнк и Джип делают карьеру; Мура Будберг не стала ему женой, но все-таки рядом, в Лондоне. Всё равно что-то постоянно раздражает Уэллса. В статье «Неприглядная сторона Америки» он вдруг обрушивается на американцев. «Недавно я видел в Америке выборы во всей их ожесточенности. Основная цель выборов — играть ради выигрыша, а не ради какого-то воображаемого «интереса к игре». Даже национальная игра американца — покер — давно построена на безжалостном обмане; да и в бридж они не играют, саму игру им давно заменила система шулерских приемов…»

Характерную запись оставил в дневнике сын Томаса Манна — Клаус.

В октябре 1940 года он договорился о встрече с Уэллсом, находившимся тогда в Америке, — надеялся, что Уэллс поможет ему найти средства на издание нового литературного журнала.

«Уэллс еще спит, — записал Клаус, — хотя я пришел в назначенный час. Уэллса будит камердинер. Подается чай с пышками и апельсиновым джемом, все это отличного качества. Но мэтр прямо с утра обнаруживает желчно-агрессивное настроение. Мрачный, тусклый, злой взгляд, которым он меня изучает, еще больше леденеет, когда я осмеливаюсь намекнуть на свой журнал.