Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вынесли Виуэлу. Сзади следовал начальник госпиталя, каждые двадцать минут незаметно вкалывавший ему в ягодицы наркотическую смесь. Слева шествовал кардинал с новым, официально утвержденным распятием в руках (вместо Христа — фото Виуэлы).
Лагаррета свистнул — это был сигнал к поднятию флагов. Корабли отчалили. Президент начал мелко смеяться. Чуть позже генерал, оставив президента на время промывания тому желудка, признался Барате:
— Я заменил морские карты. Нашел одного виртуоза, который подделал почерк президента. Потом мы его расстреляем. Чтобы не выглядеть лжецом, этот псих приказал капитанам обстрелять первое же американское поселение, которое встретится на их пути. Суда поднимут красные флаги, через громкоговорители будут передавать «Интернационал» на русском. После обстрела приказано потопить корабли со всем экипажем. Гринго будут уверены, что это внезапная атака русских, новый Перл-Харбор. Начнется мировая война. Не волнуйтесь… Через несколько дней они вскроют конверты с распоряжением идти обратно — на церемонию похорон президента.
Тут Виуэла отчаянно зазвонил в колокольчик, подзывая генерала к себе.
— Прежде чем замолкнуть навсегда, я хочу известить всех, что Соединенные Штаты объявят войну России! Это случится скорее, чем кое-кто считает! Геге Виуэла всегда прав! Ошибки быть не может! Наша страна обязана поддержать своего соседа. Кардинал Барата! Вы поставите кресты с моим изображением везде: на каждом холме, на дорогах, на углах улиц, на крышах домов и машип^ Одновременно в газетах, в кинохрониках, по радио, по телефону рабочие-бунтовщики будут преданы анафеме. Вас ждет армейский мотоцикл с коляской. У меня еще есть двадцать четыре часа! Вперед! Проправительственные журналисты находятся в полной готовности. Армия поможет водрузить кресты. Даю вам двадцать часов… А вы, Лагаррета, если хотите удержать власть и сохранить армию на своей стороне, займетесь моим телом, окружите его большим почтением, чем бунтовщики — ту грудастую бабу. Двадцать миллионов человек в зеленых рубашках должны видеть, что оно чудесным образом не подвержено разложению!
— Но как, Геге?! Ты прямо-таки расползаешься в клочья.
— Не преувеличивай, завистливая швабра! Ты никогда не достигнешь божественности. А я достигну! Выньте внутренности, набейте меня льном, пропитанным миром, вызовите лучшего бальзамировщика, чтобы тот придал мне благородный вид, как у старого дерева. И выставите меня в Ла-Моне-де, на обозрение всех чилийцев. Только закройте окошко пуленепробиваемым стеклом. Пусть граждане видят своего Геге, постоянно хранящего их покой! Вы пустите в народ легенду о вечном президенте. Обещайте!
— Обещаю.
— ваше высокопревосходительство святой Геге Виуэла.
— Обещаю, ваше высокопревосходительство святой Геге Виуэла.
— Хорошо. В этом ящике — список моих сокровищ. Часть из них употребите на личные нужды, а остальное — на расправу с проклятыми рабочими. Пусть они дорого заплатят за свое предательство! Если встретите Хуана Нерунью, сделайте вид, что его никогда не существовало.
Барата ломающимся голосом предавал восставших анафеме по радио. По всему городу слышался адский стук молотков: водружали кресты. На фотографии был изображен Геге, во фраке и в терновом венце. В президентскую келью, трепеща, проник бальзамировщик. Втолкнувший его солдат тут же получил от Лагарреты пулю в затылок.
— Вы — лучший специалист в Чили. Делали для кино мумий и разных монстров. Если вы не покроете тело президента составом, похожим на дерево, ваши мозги растекутся по полу.
Геге добавил:
— У тебя есть два часа. Я хочу умереть, полностью уверенный в своем триумфе!
Плоский генерал все это время прижимал пистолетный ствол к виску несчастного. Паника заставила его сотворить невозможное. Ровно через два часа президент превратился в деревянное изваяние. Лагаррета запер бальзамировщика в подвале:
— Будешь проделывать это столько раз, сколько понадобиться. Ты мой пожизненный пленник.
Геге наблюдал свое отражение в зеркале, не в силах улыбнуться под слоем пластика. Издав долгий вздох облегчения, он скончался умиротворенный — и не только благодаря морфию.
Побережье, горы, пустыня, улицы — все в Арике и окрестностях стало фиолетовым. Тысячи рабочих в брюках и рубашках этого цвета поднимали руки к небу, яростно приветствуя круживший над центром города воздушный шар. В корзине его находились бесчувственный Виньяс и нетленная святая. Обнаженная, с растрепанной от ветра рыжей шевелюрой, покойница, казалось, благословляла рабочих, возлежа на кресте. Аламиро Марсиланьес притаился в корзине, прячась от людских взглядов. Верный как пес, он поддерживал крест, чтобы его возлюбленная не свалилась вниз. До этого дня шар принадлежал рекламной службе лимонадной фирмы «Лулу».
Профсоюзным лидерам пришлось засвистеть во всю мочь — иначе унять неистовство было невозможно. Установилась тишина, но поэт, наслаждаясь своей властью, протянул руку, требуя новых криков «ура» в честь собственной святой. Толпа оглушительно заревела. Побелевшие от гнева, выдохшиеся, профсоюзные деятели затихли. Из пещер Моро — старинные предания утверждали, что они доходят до центра Земли — рекой потекли крысы, наводняя город. Миллионы грызунов, всех видов и размеров, живым плащом накрыли прибрежную возвышенность и, ударяя хвостами, известили всех о прибытии войск генерала Лебатона. Генерал вступал в Арику, приветствуя рабочих и указывая в то же время на дона Теофило, сидевшего на голове Попайчика, чтобы часть аплодисментов досталась ему. Загорра еле сдерживала счастливые рыдания. Следом ковыляли помятые, но все еще бодрые бенедиктинцы с горящим взглядом. Аббат, прижав к уху портативную рацию, расточал проклятия Барате, объявляя его анафему неправой и постыдной.
Наконец, все увидели шахтеров, прошедших десятки, сотни километров под землей. Глаза их привыкли к темноте, уши — к тишине, дух — к совместной борьбе. Свет, шум, многотысячные толпы заставили их впервые вкусить радость торжества. Революция больше не была неясной целью по ту сторону нескончаемого туннеля. Она была здесь, начинаясь, чтобы никогда не закончиться. Горняки больше не отступят: жизнь их принадлежит великому делу! Все они шли по тропинке к вершине горы Моро и там, в сравнении с фиолетовым морем внизу, почувствовали себя горсткой песка. Загорра, не зная, что делать, затянула вальс паяца Пирипипи — и сотни тысяч глоток мгновенно подхватили его, сделав гимном революции:
Знаю, заповедей десять, но одна лишь для меня: быть свободным, словно ветер, вечно помня о корнях!
С заключительными словами показались танки, захваченные у врага. Лебатон взмахнул рукой — и пушки выстрелили в сторону моря, заставив замолкнуть и людей, и крыс. Пользуясь почтительным молчанием, генерал взял микрофон у профсоюзных лидеров.
— Товарищи, время дорого! Завтра начинается марш на столицу! Армия не испугает нас! Мы — шахтеры и можем передвигаться под землей! Крысы — наши проводники и верные союзники!
