Теория праздного класса - Торстейн Веблен

Можно добавить, что тот же характер придается также жизни светских лиц в той мере, в какой они, считаясь слугами божества, уподобляются священству. Это естественное следствие имеет до некоторой степени широкую сферу приложения. В особенности оно приложило к тем движениям за реформу или восстановление в правах религиозной жизни, которые стремятся к суровости, пиетизму, аскетичности, т. е. когда считается, что жизнь человека находится в прямой рабской зависимости от духовного повелителя. Другими словами, когда теряет силу институт священства или есть исключительно живое ощущение непосредственного и властного участия божества в делах житейских, то считается, что светское лицо находится в прямой рабской зависимости от божества, а его образ жизни, как это представляется, становится показателем подставной праздности, направленной на усиление господней славы. В таких случаях атавистический возврат к непосредственному подчинению выступает в качестве ключевого момента благочестивой позиции. При этом особое значение придается строгой и причиняющей неудобство подставной праздности в ущерб демонстративному расточительству как средству снискания господней милости.

Некоторое сомнение в том, что такое описание священнического образа жизни является вполне правильным, возникает на том основании, что значительная часть священников во многих элементах отходит от характерного для них образа жизни. Он теряет свою силу среди духовенства тех вероисповеданий, которые в какой-то мере отошли от давно установленной системы вероучений и обрядов. Это духовенство снисходит до заботы, по крайней мере официальной, о мирском благоденствии светских лиц, равно как и о своем собственном. Стиль жизни не только в частной, домашней обстановке, но нередко даже на людях уже не отличается так сильно от стиля жизни лиц светского склада ни в показной строгости, ни в архаизме атрибутов. Это наиболее справедливо в отношении тех вероисповеданий, которые дальше других разошлись с традицией. По этому поводу нужно сказать, что здесь нам приходится иметь дело не с расхождением в теории священнической жизни, а с неполной сообразностью этой группы духовенства с характерным образом жизни. Речь идет лишь о представителях еще не полностью сформировавшегося священства, и их образ жизни не следует рассматривать как истинно и достоверно священнический. Духовенство такого рода можно было бы охарактеризовать как священство «полукастовое» или находящееся в процессе становления или воссоздания. Оно, как можно ожидать, будет обнаруживать характерные черты священнической функции только в завуалированном виде, в сочетании с чуждыми мотивами и традициями — из-за того, что в цели тех организаций, которым принадлежит эта несообразующаяся часть священства, вмешиваются факторы, отличные от анимизма и статуса.

Можно апеллировать непосредственно к вкусу всякого лица с различающим, культивированным представлением о священнических приличиях или к господствующему представлению о том, что составляет внешние приличия духовенства в любой общности, среди которой принято думать и высказывать критические замечания по поводу того, что может или чего не может делать духовное лицо, не подвергаясь при этом осуждению. Даже в наиболее сильно секуляризованных вероисповеданиях ощущается, что должно соблюдаться некоторое различие между священническим и светским образом жизни. Никакая чувствительная личность не может не ощущать, что там, где члены духовенства данного вероисповедания или секты отходят от традиционной практики в направлении менее строгого или менее архаичного поведения и одежды, они тем самым отходят от идеала священнического декорума. Наверно, не существует такой общности и такой секты в пределах западной культуры, в которых границы позволительных поблажек не были бы заметно теснее для лица, на которое возложена священническая функция, нежели для простого мирянина. Если имеющееся у самого священника чувство жреческих приличий не накладывает действенного ограничения на его поведение, то широко распространенное в общности представление о приличиях обычно заявляет о себе так навязчиво, что заставляет того подчиниться или оставить свою должность.

Можно добавить, что очень мало кто из представителей духовенства стал бы открыто добиваться увеличения жалованья корысти ради; а если бы такое заявление было-сделано открыто, оно было бы найдено отвратительным членами прихода с их представлениями о приличии. В связи с этим можно отметить также, что каждый, кроме разве что зубоскалов и очень глупых людей, испытывает инстинктивное внутреннее огорчение при шутке, звучащей с церковной кафедры, и что нет такого человека, чье уважение к его духовному пастырю не страдало бы вследствие всякого признака веселости со стороны оного при любом стечении жизненных обстоятельств, кроме тех случаев, когда будет явно чувствоваться, что это веселость театральная, т. е, случаев вынужденного расслабления чувства собственного достоинства. Приличествующая святилищу и должности священнослужителя манера выражаться должна также содержать как можно меньше ассоциаций с действительной, повседневной жизнью, слова не должны черпаться из лексики современной торговли или производства. Подобным образом легко оскорбить имеющееся у человека чувство приличия слишком подробным и обнаруживающим близкое знакомство с предметом разбором духовными лицами производственных и прочих чисто человеческих вопросов. Существует определенный уровень обобщения, опускаться ниже которого благовоспитанному духовному лицу при обсуждении им мирских интересов не позволит культивированное чувство приличия в отношении проповеднической речи. Те вопросы, которые важны просто для человека и его светской жизни, надлежит разбирать с такой степенью обобщенности и отстраненности, чтобы можно было понять, что говорящий представляет господина, чей интерес в мирских делах не распространяется дальше их снисходительного санкционирования.

Далее нужно заметить, что эти несообразующиеся с канонами секты и варианты традиционных вероисповеданий, которые здесь обсуждаются, разнятся между собой по степени несоответствия идеальному образу священнической жизни. Вообще говоря, расхождение в этом отношении будет самым широким у сравнительно молодых вероисповеданий, и в особенности тех, которые находят приверженцев преимущественно среди низших слоев среднего класса. Эти вероисповедания обычно обнаруживают значительную примесь гуманных, филантропических или иных мотивов, которые нельзя отнести к выражениям благочестивой позиции, таких, как жажда знаний или веселого общения, которая явно обнаруживается в реальных интересах членов прорелигиозных организаций. Несообразующиеся с канонами или сектантские движения проистекают из смеси мотивов, ряд из которых действует вразрез с чувством статуса, лежащим в основе священнической функции. Иногда, надо признать, мотивом в значительной мере послужило именно неприятие системы статуса. В таких случаях институт священства разрушался при таком переходе, по крайней мере частично. Выступающий в защиту такой организации является поначалу скорее служащим, представителем организации, нежели членом особого священнического класса, выступающим от лица божественного господина. И лишь в процессе постепенной специализации такой представитель движения, уже в последующих поколениях, вновь обретает положение жреца с полной инвеститурой священнического авторитета и с сопровождающим этот авторитет строгим, архаичным образом жизни, носящим характер подставной праздности. Подобное справедливо в отношении распада и восстановления благочестивой церемонии после такого рода временного отвращения от системы статуса. Священнические функции, образ жизни и система обрядов благочестия восстанавливаются в своих правах лишь постепенно, незаметно и с большими или меньшими частными изменениями, по мере того как настойчивое общественное представление о благочестивом приличии вновь утверждает свое первенство в вопросах, касающихся заинтересованности в сверхъестественном, — и, можно добавить, по мере того как данная организация становится богаче, усваивая, таким образом, взгляды и образ мысли, более близкие к взглядам и образу мысли праздного класса.