Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало

наколдовал против ее воли, — достала из рукава то письмо. Роман, взвив брови, пасмурным взглядом рассматривал фотографию. Все надеялась — ударит вопросом, почему конверт распечатан, почему в конверте нет письма, но не спросил. Лишь слетело с его уст:

— Гм, скучающий Ваня…

— Дети, они такие, — сказала, хотя тянуло за язык, что не детской руки это послание писано, что детской рукой водила хитрая материна рука. — Слышишь? А может, ты взял бы хлопца сюда, раз мать крутит хвостом. Тут ему воля вольная, и не скучал бы по тебе. И играть есть где, и школа близко.

Наступила в хате тишина, лишь часы цокали на стене, сыпали неживые звуки.

Снова пришло воскресенье, и в это воскресенье они с Романом многое успели сделать, ведь если ты на телятнике, а мужик на стройке, то в какой же день обернуться со своими делами, как не в воскресенье. Уже затевал разговор про поросенка, мол, теперь, когда женщина имеет постояльца, то и кушаний всяких больше, а значит, и объедков, — почему ж они должны пропадать? И вытащил ее в район на базар в воскресенье, тут уж они нагляделись на этих поросят — и сосунков, и подсвинков, и свиней, и кабанчиков. Ганя взяла бы какого подешевле, но он таки советчик из советчиков, присматривался: длинные ноги или короткие, высоко брюшко или низко, какая шерсть — лежит или торчком, какой загривок, какое рыло, какие уши, как закручивает хвостик. И наконец выбрал по вкусу: чтоб он не носился, как борзая, по загону, чтоб не рыл под собой, чтоб к корму был охоч и нагуливал сало и мясо. У Гани не хватило десятки на поросенка, он не пожалел своей десятки, конечно, должен ведь платить за жилье, так пусть десятка пойдет в аванс.

И не понять, кто из них больше тешился удачной покупкой, а только оба в попутном автобусе радостно прислушивались, как он, спрятанный в мешочек под сиденьем, похрюкивает и повизгивает.

В то самое воскресенье, едва успели поросенку найти место в хлеву, должны были спешить на свадьбу!

Ганя еще молодой девушкой бывала на свадьбах — где ж еще молодым ногам поплясать. А как стала старой девой, может, ногам еще и не терпелось пуститься в пляс, но ведь… Подружки повыходили замуж, растят детей, а те, что помоложе, уже не зовут, у молодых и подруги моложе. А тут вдруг — позвали…

Пригласили не жених с невестой, а отец жениха дядько Трофим, тот, что постояльца привел в хату. Трофим знал: после свадьбы молодые захотят свить свое гнездо, — ведь кому охота возиться с тещей или свекровью. Конечно, сами хату не построят, они только на язык скорые, а как до дела дойдет — по-медвежьи неторопливы. Придется строить ему, дядьку Трофиму. Если б не покалеченная нога, управился бы, а так придется звать помощника, лучшего же помощника, чем Роман, не сыскать, каменщик умелый. Как же не позвать на свадьбу, заранее заручиться согласием?

Ганя знала, что ее зовут ради Романа, но не совсем и признавалась себе в этом. Радовалась, что позвали как пару — мужа с женой! Оделась во все праздничное, а когда увидела перед собой нарядного Романа, то словно бы и глазам своим не поверила: в костюме, при галстуке, гладенько причесанный свирепый чуб; был совсем не похож на худущего, забрызганного раствором каменщика, каким вечером возвращался с комбикормового, а на бухгалтера или учителя. И постоялец так же был поражен видом своей хозяйки: в цветастой юбке, в вишневой блузке с короткими рукавами, подобрав красной ленточкой волосы над выпуклым смуглым лбом, она казалась малознакомой молодицей, встретишь такую на улице — и хочется невольно улыбнуться, хочется обернуться ей вслед.

— А подарки! — в отчаянье вскрикнула Ганя. — Кто ж на свадьбу без подарков идет?

— Можно и без подарков, — сказал Роман. — Теперь заведено конверты вручать.

— Какие конверты?

— С деньгами. У тебя есть конверт? Дай-ка…

Ганя кинулась искать конверт — нет. Метнулась к соседке Ольке, почтальону, хорошо, что дома застала. Вернулась с конвертом. Задохнувшись и смутившись, шагнула в хату — и вдруг сама себя шлепнула ладонью по лбу:

— Вот же бестолковая, совсем запамятовала, что денег нет, ведь на поросенка истратила, а слово теплое в конверт не положишь!

Роман до чего додумался? Засунул в конверт пачечку своих денег, послюнил конверт, заклеил и надписал карандашом: «От Гани и Романа». Как увидела это — «от Гани и Романа», спросила сиплым, чужим голосом:

— Что ж там подумают, а? Вот так — от Гани и Романа!

— Пусть думают, что хотят.

— Может, не подписывать?

— Э-э, не подписывать нельзя. Затеряется наш конверт между другими, забудется, что мы с деньгами гостевали, а не с голодными ртами. Знаешь, как теперь молодые проводят свою первую брачную ночь?

— Как мне знать…

— Когда гости разойдутся, они составляют списки, кто с какими подарками приходил. Что дали родственники жениха, а что дали родственники невесты. И считают деньги. Так у них первая брачная ночь и проходит.

— Ты гляди! — удивилась Ганя. — Кто бы подумал!

И когда на улице постоялец взял за локоть, земля уже сама несла ее. Земля сама несла, а Ганя высматривала, кто из знакомых или незнакомых видит, как, нарядные, идут они дружной семьей. По дворам каждый занят своими хлопотами, кому какое дело до них, так Ганя сама затронула бабу Варку, дальнюю родственницу по покойной матери. Баба Варка семенила навстречу, постукивая палкой, посвечивая желто-восковым лицом, словно свечкой.

— Дай бог здоровья, баба Варка! А мы вот на свадьбу выбрались.

— К кому ж на свадьбу, дочка? — спросила старуха.

— Сын дядька Трофима женится.

— Это ж какого Трофима?

— С кривой ногой, сторожует на комбикормовом.

— Ага, ага, — молвила старуха и кивнула на Романа: — С мужем идешь?

Ну разве скажешь, что идешь с постояльцем. Кто ж с постояльцем на чужих свадьбах веселится? — С мужем, а с кем еще! — сказал тот.

— Ага, с мужем! — обрадовалась она.