Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - Жоржи Амаду

Репортаж завершился информацией о том, что моряки сойдут на берег вечером, возможно, около восьми, точный час ещё не определён.

Последняя и любопытная новость, связанная в какой-то мере с визитом американских моряков, была следующей: женщины увеселительных заведений в знак протеста против их запланированного переселения решили объявить забастовку и намерены бастовать до тех пор, пока не смогут вернуться в свои дома и будет су­ществовать угроза переселения.

41

Около пяти вечера, в то время, когда Бада принимает душ, чтобы смыть липкий пот этого жаркого вечера, инспектор Котиас, джентльмен от полиции, счастливый и утомлённый страстью любовник, включает приемник и отдыхает под звуки музыки.

Заслуженный отдых после часа тяжёлых упражнений: внешне хрупкая Бада – это же опасный поезд, ракета, необыкновенная женщина во всех отношениях. Раньше он называл её статуэткой Танагры, загадочной Джокондой, но, овладев ею обнаженной, шепчет ей в ухо:

– Жозефина, моя Жозефина!

– Почему Жозефина? О, Святая Дева, какое ужасное имя!

– Но разве я не твой Наполеон, не твой Бонапарт? Разве не на Жозефине он был женат?

– А я предпочитаю быть Марией Антуанеттой.

– Исторически это не верно, дорогая, но так и быть, Мария…

– Какая мне разница? – Она заткнула ему рот поцелуем вампирши.

Нет, ни Жозефина, ни Мария Антуанетта, и, если бы бакалавр Котиас осмелился, он назвал бы её теперь Мессалиной. Бада – настоящая фурия, сумасбродство, инспектор прикладывал максимум усилий, чтобы быть с ней на уровне. Его супруга Кармен, урожденная Сар-динья, с весьма жестким характером, когда замечала его интерес к какой-нибудь женщине, всегда с презрением говорила: «Как ты себя ведешь? Это же непристойно, и не ставь меня в глупое положение».

Это его приводило в замешательство, создавало трудности, что и было целью Кармен. С Бадой, к счастью, скромничать было незачем. Ненасытная корова, распущенная, она хотела знать всё о зоне; не только о возникшем вчера конфликте и триумфальной победе Элио, а о жизни проституток во всех подробностях, ах! Как бы она хотела побывать в борделе! Она кусает губы, прижимается к груди инспектора и в самый ответственный момент молит:

– Назови меня проституткой, обругай, избей, мой полицейский!

Квартира Бады находится в доме, что стоит на вершине холма Гамбоа, и инспектор, покуривая сигарету и слушая мелодию итальянской песенки, видит в окно стоявшие в порту американские корабли.

Прежде чем прибыть на свидание с Бадой, бакалавр Котиас, верный служебному долгу, заехал в своё Управление по делам Игр и Нравов, где комиссар Лабан дал ему исчерпывающую информацию: всё в полном порядке, моряки сойдут на берег вечером, припортовая зона патрулируется солдатами их полиции, граждан­ской, военная, если потребуется, придёт на помощь гражданской и не допустит никаких беспорядков. Что же касается хозяек пансионов Баррокиньи, то они продолжают настойчиво отказываться выполнять приказ о переселении. Их вынудит это сделать только хорошая взбучка. Это надо сделать, когда волнение в зоне стихнет. А пока они получают линейкой по рукам и терпят голод. Немного терпения, доктор, и руины Бакальяу будут арендованы по хорошей цене. Комиссар рассмеялся в лицо инспектору, уставившись на него наглым взглядом. «Преступный элемент, – подумал джентльмен от полиции, – на что он намекает, говоря об оплате за аренду помещений в Бакальяу? Очень может быть, фирма подмазала комиссара…»

Бада закрывает воду, становится тихо. Вся в капельках воды (одна на левом соске), она, глядя на Котиаса, направляется к нему. Лившаяся из приемника музыка внезапно прерывается, и голос диктора возвещает: «Внимание! Внимание!»

Бада, безразличная к призывам диктора, бросается на Элио. Получая жаркий поцелуй, Элио слушает сообщение. «Власти города встревожены положением в припортовой зоне. Моряки сойдут на берег у площади Кайру в восемь вечера, а увеселительные заведения до сих пор закрыты. Комиссар Лабан Оливейра находится в Масиэле и принимает необходимые меры, которых требуют обстоятельства, он заверил радиостанцию, что до появления моряков в городе все будет нормализовано. Он не допустит, чтобы моряки любовались только своими кораблями, стоящими в порту! «Наша цивилизация должна быть к их услугам», – заявил комиссар Лабан Оливейра. Энергичные меры приняты, полиция контролирует положение. Вы слушали «Радио Баии».

У бакалавра Элио Котиаса глаза полезли на лоб, он пытается высвободиться из рук Бады. Что бы значило это сообщение и почему положением в зоне встревожены власти? Из приёмника льётся ностальгическая неаполитанская песня. Захваченный требовательной любовницей в плен, инспектор молит её: минутку, моя дорогая, и пытается найти другую станцию в надежде услышать новые сообщения. Наконец находит: «…Перемен нет, хотя полиция получила подкрепление кава­лерии. Забастовка продолжается, наш репортаж продолжится с места событий, с минуты на минуту мы начнём передачу из Масиэла, где сосредоточены силы полиции. Держите свои приёмники настроенными на волну радиостанции «Абаэтэ» в ожидании новых сообщений».

Взбешенная Бада отшвыривает радио. Инспектор в панике, он должен уходить, так велит его служебный долг. Она хватает его, пытается побудить к действию, но успеха не имеет. Элио уже не способен, у него нет времени, сил, желания, все это видно простым глазом. Он должен ехать в инспекцию, выяснить, что происходит, понять тревожащие известия, занять пост командующего, ведь он же инспектор полиции нравов.

– Я должен идти немедленно, моя дорогая. Отпусти меня, сделай милость!

Но Бады он не знает, не знает силы её желания.

– Слабак!

Она падает на него, инспектор не в силах противиться – несчастная потаскуха с бешенством матки. С пола из приемника доносятся слова: «Мы ведем репортаж из Пелоуриньо. Полиция решила открыть двери увеселительных заведений силой».

42

Держа под руку Камила и смеясь по любому поводу, Аналия хлопает в ладоши, видя как по улице маршируют девочки и мальчики из коллежей в честь европейского праздника весны, и вспоминает своё школьное время, ещё до работы на фабрике тканей и до доктора Браулио, посвятившего её в тайны жизни.

Пообедали они в ресторане «Порто», с португальской кухней, а чтобы всё было, как в Португалии, студент взял к треске молодое вино и поднял тост за вечную любовь. Выходя из ресторана, он купил Аналии букет фиалок, которые она тут же приколола к своему белому воздушному платью. Но, чтобы это сделать, остановилась около бюста умершего журналиста Джиованни Гимараэнса и под покровительственной сенью хроникёра жизни народа и города разрешила поцеловать себя Камилу поцелуем влюблённого. Чувствуя себя чуть-чуть пьяной, Аналия всё время смеялась, пока они медленно гуляли по городу.

Под предлогом необходимости быть на факультете Камил оставил своего старика в его антикварной лавке в одиночестве и проводил день в обществе Аналии. Впервые за два года их связи Камил и Аналия весь день вместе. Как правило, они встречаются на рассвете, ког­да уходит последний её клиент, и остаются в постели до первого солнечного луча – Камил обязан просыпаться дома, пить кофе с родителями.

Взявшись за руки, они беззаботно, довольные жизнью, бродят по городу. Потом устраиваются на траве у Маяка гавани, перед тем выпив в «Амаралине» кокосовой воды и съев фасоль. Искупавшись в море, они сидят и смотрят на закат. Счастливые молодые люди!

Они ничего не знают ни о событиях в городе, ни о приходе в порт Баии американских кораблей, ни о прибытии полиции в Масиэл, Пелоуриньо, Табоан – зону проституции. С пляжа, где они смотрели на закат, они поднимаются к Питубе. Прежде чем войти в ресторан Жангадейро, где они поужинают мокекой с пивом, Аналия попытала свою судьбу, взяв из клюва зеленого попугайчика бумажку:

Кто хочет выбрать себе жениха,пусть выбирает его по шляпе:если шляпа набекрень,значит, новобранцем он не станет.

Они смеются безо всякой причины. Этот день закрытой корзины, когда, согласно календарю, в Баии празднуют весну, самый счастливый в их жизни.

43

В Управлении по делам Игр и Нравов комиссар Лабан Оливейра излагал план действий:

– Положитесь на меня. Я заставлю этих девок работать, чего бы это ни стоило. Или они прекратят забастовку через час, или я не Лабан де Оливейра и сменю своё имя.

При имени этом трепещут проститутки, сводники и сводницы, нарушители закона и даже невинные граждане – все, кому доводилось попадать в руки этого поборника морали и нравственности. В народе поговаривали о совершаемых полицией убийствах, о трупах, которые хоронили втайне, как о всяких прочих ужасах. Но найдутся ли подтверждающие документы содеянного, если вдруг газеты опубликуют некоторые из об­винений?