Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е - Петр Демьянович Успенский

Это было ранней весной в начале тридцать шестого года его жизни. Он провёл вечер с двумя друзьями, читая поэтов Уордсуорта, Шелли, Китса, Броунинга и особенно Уитмена. Они расстались в полночь, и ему предстояло далеко ехать домой в экипаже. Дело было в Англии, в большом городе. Его ум, находившийся глубоко под впечатлением идей, образов и эмоций, вызванных чтением и разговорами, был настроен тихо и мирно. Он находился в состоянии спокойной, почти пассивной радости. И вдруг, без всякого предупреждения, он увидел себя как бы окутанным облаком огненного света. На мгновение он подумал о пожаре где-нибудь в городе, но в следующее мгновение он уже знал, что свет внутри его самого. Непосредственно за этим явилось чувство восторга, огромной радости, за которой последовало интеллектуальное просветление, которое невозможно описать. В его мозг проникла мгновенная молния Брамического Сияния и с того времени навсегда осветила всю его жизнь. На его сердце упала капля Брамического Блаженства, оставив там навсегда ощущение неба. Среди других вещей, в которые он не то что стал верить, а которые он увидел и узнал, было сознание того, что Космос не есть мёртвая материя, но живое Присутствие, что душа человека бессмертна и что вселенная построена и создана так, что без всякой возможности случайностей всё действует для блага каждого и всех, что основной принцип мира — это есть то, что мы называем любовью, и что счастье каждого из нас в результате абсолютно несомненно. Он утверждает, что в течение нескольких секунд, пока длилось просветление, он увидел и узнал больше, чем за все предыдущие годы своей жизни, и что он узнал нечто такое, чего не может дать никакое изучение.

* * *

Просветление длилось только несколько мгновений, но его следы остались неизгладимыми. Забыть то, что было увидено и узнано, было невозможно, точно так же не могло быть никаких сомнений в истине того, что явилось уму. Ни в ту ночь, ни после этот опыт не повторился…

Необыкновенное событие этой ночи было реальным и единственным посвящением в высший порядок идей. Но это было только посвящение… Он видел свет, но не мог сказать, откуда он, как человек, который в первый раз увидел бы солнце; и он не отдавал себе ясного отчёта относительно того, что с ним случилось, и только много лет спустя, встретив человека, испытавшего то же самое в большем объёме, который рассказал ему о своих переживаниях, он понял истинное значение того, что испытал сам.

Его собственный случай помог ему уяснить себе то, что произошло некогда с апостолом Павлом и с Магометом. И ему открылся секрет необыкновенного величия Уитмена. Затем встречи и разговоры с людьми[40], которым были знакомы такого рода переживания, помогли ему расширить свой взгляд. После долгих и трудных размышлений он пришёл к заключению: «… что существует семейство, возникшее среди обыкновенного человечества и живущее среди него, но едва ли составляющее его часть. Члены этого семейства рассеяны среди передовых рас человечества на протяжении последних сорока веков мировой истории».

Черта, которая отличает этих людей от обыкновенных, заключается в следующем: их духовные глаза были открыты, и они видели [ими]. Наиболее известные члены этой группы, если их собрать вместе, поместятся одновременно в небольшой гостиной; и, однако, они создали все великие современные религии… и, говоря вообще, создали, через религию и литературу, всю современную цивилизацию. Это не значит, что они написали численно большое количество книг, но они создали те немногие книги, которые вдохновили собой большую часть книг, написанных после них. Эти люди господствуют над последними двадцатью пятью столетиями, как звёзды первой величины господствуют над полуночным небом.

V.

Остаётся сказать несколько слов о психологическом происхождении космического сознания.

Хотя в рождении космического сознания моральная природа играет очень важную роль, тем не менее по многим причинам лучше ограничить наше внимание сначала эволюцией интеллекта. В этой эволюции ясно видны четыре шага. Первый был сделан, когда на основе способности раздражаемости, возникла способность ощущения. На этой стадии развития началось приобретение и более или менее совершенная регистрация чувственных впечатлений, т. е. [образование] ощущений. Ощущение, конечно, есть чувственное впечатление. Если мы пойдём достаточно далеко назад, мы найдём среди наших предков существо, весь интеллект которого состоит из одних ощущений. Но это существо обладает тем, что может быть названо пригодностью к росту и с ним произошло следующее: как индивидуально, так и из поколения в поколение оно накопило эти ощущения, постоянное повторение которых, требовавшее всё новой и новой регистрации их, вело к накоплению нервных клеток. И наконец создалось положение, когда группы ощущений начали комбинироваться в то, что мы теперь называем представлением. Этот процесс очень похож на процесс [получения] сложной фотографии, когда на одном негативе делается ряд повторных снимков, напр., с лиц одного семейства. Подобные ощущения — напр., ощущения дерева — регистрируются одно на другом до тех пор, пока не получится [образ] представления о дереве.

Затем работа аккумулирования начинается уже на более высоком плане. Органы чувств упорно работают, фабрикуя представления. Нервные центры постоянно обременены регистрацией ощущений, вырабатыванием представлений из ощущений и регистрацией представлений. И по мере того, как сами нервные центры от работы развиваются и усложняются, они начинают вырабатывать из представлений и основных простых ощущений более и более сложные представления.

И, наконец, после того, как многие тысячи поколений жили и умерли, ум достигает наивысшей возможной точки разумности, живущей представлениями; аккумуляция ощущений и представлений шла до тех пор, пока было возможно, и дальше идти не может. Тогда происходит новый перелом, и высшие представления заменяются понятиями. Отношение понятия к представлению до некоторой степени похоже на отношение алгебры к арифметике. Представление есть, как было сказано, сложный образ многих тысяч ощущений; понятие — тот же самый сложный образ, но получивший имя, занумерованный и, так сказать, отложенный в сторону. Понятие есть ни что иное, как названное представление, причём название, то есть знак (как в алгебре), заменяет отныне саму вещь.

Всякому, кто немного подумает об этом, легко понять, какую революцию должна была произвести замена представлений понятиями. Эта замена должна была настолько же усилить производительность ума [(мозга)] в мышлении, насколько введение машин усилило производительность человечества в работе — или насколько пользование алгеброй увеличивает силу ума в математических вычислениях. Заменить большое громоздкое представление простым знаком значит почти то же самое, что заменить настоящие товары — пшеницу, мануфактуру или железо