Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики - Лев Кассиль

Антон почувствовал огромную нежность. Ему захотелось сказать что-нибудь очень хорошее и простое Насте. Он подсел немножко теснее:

– Настя, Настасья Сергеевна, я вас все хочу спросить, все это…

И он опять замолчал.

– Ну, чего же вы молчите?

– Да вот как-то все это…

– Ну, ну, – подбадривала его Настя.

И тогда, совершенно не зная как, решительно и убито, Антон проговорил:

– Вот… на дубу три ветки, а на каждой по три яблока. Сколько всего?

– Ну, девять, – изумилась Настя.

– Э-э, разве на дубу яблоки растут? – сказал с превосходством Антон. – А еще инженер!

– Ой, смешной вы, Антон! – ласково засмеялась Настя. – Хороший вы, славный, чистый вы весь какой-то… И отчего мне с вами так хорошо?

Антон уставился на Настю, потом вдруг радостно, решительно и косолапо обнял ее.

Она стала сразу строгой и чужой. Она схватила Антона за руку. Пальцы у нее были холодные и жесткие.

Антон не разжал рук.

– Мертвая хватка… будьте покойны… – бормотал он, усмехаясь, плохо соображая, что говорит. – Так и в газетах написано: «Кандидов – мертвая хватка».

Настя сердито вырывалась:

– Кандидов, пустите сейчас же!.. Эх, вы…

Антон взглянул ей в лицо и обиженно выпустил.

Настя хотела еще что-то сказать, но вдруг беспомощно махнула рукой, резко повернулась и ушла, не попрощавшись, строгая и неумолимо обиженная.

Антон постоял секунду, потом сорвался было с места, бросился вслед:

– Вы куда?.. Настасья Сергеевна… Настя!

Он остановился и с размаху ударил себя в щеку:

– Ой, арбузник я, арбузник!..

На пруду что-то легонько бултыхнулось. И у самого берега, дразнясь, квакнула лягва.

Глава XXXVI

Портрет на обложке

Через день Антон сидел в кафе с Бобом Цветочкиным, Димочкой и Ладой. Настроение у Антона было скверное. Сосредоточенно сопя, он пытался через соломинку высосать сливки из стакана «кофе-гляссе». Это было трудное и необычное занятие. Сливки пузырились и разлетались брызгами.

– Ну, что вы такой кисляй сегодня? – спросила Лада. – Расскажите что-нибудь из волжской жизни.

Антон молчал. Лада подсела поближе:

– Отчего вы такой грустный-грустный?

– Вовсе я не грустный-грустный-грустный, – хмуро отвернулся Антон.

– Сейчас я его живо развеселю! – воскликнул Димочка и сделал жест фокусника. – Делаю раз!.. Два!.. Алле, гоп! – И он вынул из портфеля журнал.

Закрывая от Антона, он показал что-то Ладе. Та восхищенно всплеснула руками. Димочка повернул журнал обложкой к Антону. Во всю обложку спортивного журнала большого формата был напечатан портрет Антона. Антон был великолепен. Он был изображен во всем своем голкиперском величии: в свитере, в перчатках, с мячом. Антон схватил журнал обеими руками. Так крупно его еще никогда не печатали.

– Так это я тут? Ох ты, черт, а?!

По-детски обрадованными глазами он обводил присутствующих, всматривался в журнал, отводил его в сторону, смотрел издали.

– Вот так петрушка! Ай да Антон-тамада!.. А ничего ведь парень, типичный Кандидов.

Он так фыркнул в соломинку, что пена и сливки веером брызнули на окружающих. Потом он вдруг встал.

– Вот нашим-то сюрприз, – сказал он. Голос его потеплел.

Его не отпускали. Лада повисла у него на руке. Антон осторожно высвободился:

– Неловко, и так третий день носа на работу не кажу.

– Не умеете вы себя поставить, – сказал Цветочкин своим обычным методическим голосом. – Вот я, например. Я прежде всего спортсмен. Ну хорошо, спортсмен с завода «Магнето». Но утомляться на производстве? Зачем мне это? Есть масса специальных приемов неработы в конце концов. Я занят прежде всего на тренировке – раз, массаж – два, моцион – три. Отдых после матча нужен, как по-вашему? Безусловно. Четвертое – обдумать методу требуется время? У меня все время расписано. Куда же вы?

…Ребята работали у малого гидроканала. Настя нагнулась, просовывая руку в заевший механизм. Она провела пальцем по мотору, потом вытащила руку. Палец был в ржавой грязи.

– Вот вам ваш знаменитый Антон! – сказал в сердцах Бухвостов.

– Да, забурел работничек, – огорчился Фома.

В эту минуту вошел возбужденный Антон.

Яркий галстук его развевался на ходу, как флаг. Среди усталых, выпачканных товарищей он выглядел франтом и бездельником. Он почувствовал это. Пыл с него слетел, но по инерции он протягивал уже журнал со своим портретом на обложке:

– Вот, глядите!

Все молчали.

– Тебя вот куда глядеть поставили, а ты? – укоризненно сказал Фома.

Бухвостов сгоряча схватил руку Антона и ткнул ее в засорившийся механизм:

– Тебя это нисколечко не занимает…. лишь бы о тебе шумели, и больше ничего…

Антон резко вырвал свою руку.

– Пошел к черту! – сказал он. – Не приставай! – и вышел, хлопнув дверью.

Антона вообще перестало занимать все, что происходило в общежитии. Карасик встречал его в разных местах, и всюду он был весел и общителен, дома он напускал на себя вид томный, тоскующий. У него произошло еще несколько стычек с Бухвостовым. Даже с миролюбивым Фомой он перестал ладить.

После одной из таких размолвок с Антоном Фома и Бухвостов едва не рассорились между собой.

– Он думает, Коля, что все дело в зависти. Будто мы его карьеру заедаем, дурака!

– Это ты, может быть, завидуешь, – обиделся Бухвостов.

– Я? Вот те здравствуйте!.. Уж кто бы говорил, кажется… Я ведь тоже глаза имею…

– Ну, и что же ты видишь своими глазами?

– Это уж мое дело, что я вижу. У тебя очков не прошу.

– Ну и молчи тогда!

– И молчу.

Антона очень редко можно было теперь застать дома. И с Карасиком он перестал вести ночные дружеские разговоры, когда сквозь тьму они тянулись друг к другу на огонек папиросы. Карасик долго набирался духу, но в конце концов решился:

– Слушай, Антон, что с тобой такое?

– А что? – неохотно отозвался Антон. – Ничего особенного.

– Да какой-то ты такой стал…

– Какой?

– А ты что, сам не понимаешь?

– Бросьте вы это!..

Разговор шел в темноте, но Карасик слышал, как Кандидов сел на кровать.

– Что такое, в самом деле? Вечно улыбаться я вам должен, что ли?

– Улыбаться необязательно. Глупости ты, Антон, болтаешь… Я просто не понимаю, не то ты нарочно тоску напускаешь, не то правда что-нибудь у тебя не ладится. Но раз не хочешь отвечать, не надо.

Карасик шумно повернулся к стенке.

– Что ж, тоска растит человека – это дрожжи, человек всходит от нее.

По тому, как гладко выговорилось это у неловкого на язык Антона, Карасик понял, что Кандидов повторяет чужие слова.

– Держался бы ты подальше от этих тоскующих арапов. Боюсь я за тебя, Тошка! Ты не сердись, очень уж ты на внешний лоск падок. И в словах, и во всем. Я слышал, Антон, как ты сегодня насчет своей натуры распространялся Бухвостову, что тебя, человека большой воды, на мелководной машине не удержишь… Говорил?

– Ну, говорил.

– Потом насчет времени. Что всем нам вечно некогда, мы, мол, уходя куда-нибудь, смотрим на часы, как на икону. Как тебе не стыдно, Антон! Ведь это же ты с чужого голоса поешь. И насчет стихии ты такой вздор порол, что мне просто страшно и совестно за тебя стало.

– Ты, пожалуйста, не бойся за меня, – бросил Антон.

– Погоди, Тоша. Я, знаешь, Блоком увлекался. Он тебе бы тоже пригодился. И вот, понимаешь, прочел у него в дневнике, как он радуется гибели Титаника. «Жив океан!» – пишет… Такое трагическое поражение человечества, а он радуется: «Жив океан!» Не могу с тех пор им как человеком восхищаться. Но я понимаю, у него это от перегруженности культурой. Ему казалось, весь мир в железо взят, техникой раздавлен. А откуда это у тебя пошло? Я, положим, знаю… Это козлобородый тебе напевает с Димочкой. Где же твой нюх прославленный?

– Ну, это уж, знаешь!.. – возмутился Антон. – Просто, культурные малые. Вот меня и тянет на хороший разговор. А ты! Тебе хорошо… получил с детства все готовенькое… И ты меня, пожалуйста, не учи. У меня стаж с 1921 года. А ты кто, чтобы учить, какие твои данные? Что ты на своем горбу в жизни имел, уж если так? Давай поговорим… Ранец ты только разве с книжками таскал. Ты потник вот поноси с кладью да походную сумку… а после разговаривай.

– Да, да, верно, конечно… – забормотал упавшим голосом Карасик. – Данных, конечно, нет. Ну, извини, Тоша. Я без права, просто хотел так… Извини…

И он, натянув одеяло на голову, повернулся к стенке.

В номере журнала с портретом Антона была большая статья «„Сухой“ вратарь». Это накатал Димочка. Он не жалел красок и выражений. Он возносил Антона до небес. «Великий вратарь», «обаятельный исполин», «волжский богатырь» – такими выражениями пестрела статья Димочки.