Выжженая земля. Тетралогия - Александр Конторович

— Эти, пожалуй что, и завернут. Они, кстати говоря, не только таджики. Уйгуры есть, еще кто-то… черт их разберет… Насмотрелся я на этого деда… — сплевывает на землю полковник. — Ему в руки «маузер» — так чистый курбаши бы и вышел! Он их жестко держал — шибко не забалуешь! И подручные ему под стать, такие же головорезы. Но внешне — все чинно выглядит. Не скандалят, никаких вопросов не задают. Но и с другими не общаются. Вообще. Даже воду и ту из отдельного крана брали! Человек у них заболел, наш врач — к деду, мол, надо посмотреть. Тот как отрезал: аллах, мол, лучше знает, кому и что положено. Так и не пустили врача.

— А больной?

— А что больной? Помер, естественно. Они его сами и похоронили — он, судя по некоторым признакам, нехилую дозу радиации схватил. Залез, надо полагать, куда не следовало, вот и огреб.

— Да… вовремя мы эту компанию отсюда наладили. Только такого геморроя нам и не хватало…

Но неприятные сюрпризы этим не заканчивались.

— Здравствуйте! — Мужчина представительной наружности, с сомнением оглядев стул, осторожно на него уселся.

— Добрый день! Вы хотели меня видеть, у вас есть какие-то вопросы? — рассматриваю я своего собеседника.

Одет он хорошо, выглядит аккуратно и даже несколько вальяжно. Это несмотря на то, что просидел вместе со всеми на ремзаводе столько времени! Чувствуется — мужик за собою следит. Хотя, в сочетании с лысиной и очками… на начальника он походит мало, и это, по-видимому, ему не по душе.

— Да. Собственно говоря, я не понимаю вообще — на каком основании вы производите составление каких-то списков? Ограничиваете людей в их праве на свободное передвижение?

— Стоп-стоп-стоп! Давайте-ка по порядку. Для начала хотя бы представьтесь. А то как-то нехорошо получается. Кто я такой — тут уже каждая собака знает. Да и на двери табличка висит — прочитать можно. Полковника Лапина здесь уже тоже никому представлять не нужно.

— Вы меня не знаете? — искренне удивляется визитер. — До сих пор не узнаете?

— Нет. Вы же не киноактер — это их все население в лицо помнит.

— Сергей Адамович Капышев.

— Очень приятно, Сергей Адамович. Итак — слушаю вас.

— Я про списки!

— Простите, но каким образом вы предлагаете наладить учет и контроль? Как мы будем организовывать снабжение населения, если не будем иметь этих данных?

— Для этого есть демократически избранные органы самоуправления!

— Отлично! — встаю и подхожу к двери. — Пойдемте?

— Куда?

— Познакомьте меня с этими достойными людьми. Ну? Чего же вы ждете? Я с превеликим удовольствием спихну на их плечи несвойственные нам обязанности.

В данном случае я над ним откровенно издеваюсь. Никаких следов этих самых органов мы так и не отыскали. А отдельные обнаруженные нами работники указанных структур были абсолютно неспособны делать хоть что-нибудь. Руководить — это пожалуйста! Но вот брать на себя ответственность… да еще в такое время… желание отсутствовало напрочь.

Визитер явно в замешательстве — не ожидал такого поворота событий. Вставать со стула не спешит.

— Э-э-э… но… я полагал, они должны сюда прибыть? Это же их сфера деятельности?!

— Должны… — возвращаюсь на свое место. — Но не прибыли, увы… А как появятся — так сразу же на них всю эту тягомотину и спихну! У вас еще вопросы есть или все на этом?

— Есть! — с некоторым вызовом отвечает собеседник. — По какому праву вы устроили депортацию мирных и трудолюбивых таджиков? Это дискриминация!

Ему бы микрофон в руки — телеканалы лбами бы долбились, к себе его затаскивая! Пафос, благородное негодование — трибун! Сейчас «кровавую гэбню» обличать начнет, вон уже и воздуха в грудь набрал…

Стоп! Так вот это кто! Знаменитый «правозащитник» — прыщ на ровном месте… В телевизоре-то он и попадался…

— Это что еще за чекистские штучки? — грозно наезжаю на него. — Что за националистические бредни вы себе позволяете, уважаемый?!

Опа! Мужик просто обалдел. Нечасто на него давят его же привычной аргументацией…

— Вы демократ или кто?! — продолжаю свой наезд.

В углу еле сдерживают смех наши девчонки. Места у нас мало — вот и сидим все вместе. Исподтишка, под столом, показываю им кулак — неча ржать!

— Я вас не понимаю… — теряет нить разговора трибун.

— В соответствии со всеми демократическими процедурами перед ними, как перед гражданами иного государства, был поставлен вопрос о статусе их дальнейшего пребывания, — продолжаю разговор сухим официальным тоном. — Нами было предложено несколько вариантов их дальнейшего обустройства. Большинством голосов они выбрали тот, который их больше устроил. Разумеется, мы не могли не учесть их пожеланий. Они были снабжены автотранспортом, продовольствием и снаряжением. Даже огнестрельным оружием! Так что, уважаемый, здесь вы не правы! Полностью и безоговорочно!

— И… у вас есть протокол их собрания? Можете предъявить?

— На каком основании я, как представитель иностранного (для них) государства, имею право требовать предоставления мне подобного документа? Укажите прецедент!

— Общественность расследует этот факт!

— Всенепременно! — согласно киваю в ответ. — Самым тщательным образом! Еще вопросы есть?

— Я обеспокоен судьбой своих молодых сотрудников. Они выехали перед самым… э-э-э… инцидентом в сторону Рудного. И пропали. Мне необходимо организовать их поиски! Это очень многообещающие люди, ценные специалисты!

— Трудно сказать, чем я могу вам помочь… сейчас так много людей пропало без вести… А сколько их было?

— Двое. Молодой человек и его девушка.

У меня в голове словно что-то щелкает. Парень и девушка… на позиции зенитчиков — вот где я про них слышал!

— Боюсь, я не обрадую вас. Они на машине были?

— Да. Светло-серая «Шевроле-Нива».

Все сходится. Именно такая машина сбила часового на посту у ворот дивизиона противоракет. Так вот кто их послал…

— Ваши… сотрудники самовольно проникли на территорию воинской части…

— Они оба — помощники депутата Госдумы! И имеют право…

— …сбили машиной часового…

— Несчастный случай!

— …и попытались воспрепятствовать запуску противоракет. По выявленным и идентифицированным ракетам противника.

— Ерунда! Ничем не подтвержденная ложь!

— Остались свидетели. Живые.

— Никакой суд не примет их показаний! Это подтасовка фактов!

— А суда и не нужно. Они оба погибли. От тех самых ракет, которые не дали сбить.

Капышев поперхнулся. Даже как-то лицом сник. Видать, что-то его с ними связывало…

На какое-то мгновение я его даже пожалел. В годах ведь мужик. Впереди уж точно ничего светлого не ожидает, только воспоминаниями и жить остается… Но, уловив мимолетным взором холодный блеск его глаз, опомнился. Нет уж, родной, я тебя вконец добью, чтобы и мыслей вредных более не возникало бы! На фиг нам тут «пятой колонны» не надобно! Хватит, наелись уже!

— Машенька, — поворачиваюсь к девушкам. — А вот Сергей Адамович… он у нас куда распределен?

— Никуда… да он и разговаривать с нами на эту тему отказался, вас потребовал.

— Ага! Ну, так сейчас все и выясним. Сергей Адамович! Вы по специальности своей кто будете?

— Я — правозащитник! — гордо произносит он.

— Это-то понятно… а делаете вы что? В смысле — на жизнь чем зарабатываете?

— Не понимаете? — с легким презрением смотрит на меня собеседник. — Я профессионально защищаю права тех, кто себя защитить не в состоянии! Этих же девушек, например!

— Угу… То есть, если на них нападет маньяк…

— Я не дам оставить это преступление безнаказанным!

— И каким же, позвольте вас спросить, образом?

— Вам надо и это объяснять? — удивляется Капышев.

— Машенька, — снова оборачиваюсь я к девушке. — Вот, например, на тебя маньяк нападет…

— Откуда ж ему здесь взяться-то?

— Из лесу выползет. Было б болото — а черти напрыгают! Ты ж у нас такая красавица!

Девушка зарделась. Она действительно была очень хорошенькой и пригожей, на нее многие засматривались.

— Скажете тоже, Сергей Николаевич…

— Ну, все-таки! Вот, ползет такой маньяк… Что делать будешь?

Маша отворачивает полу курточки и щелкает пальцем по пистолетной кобуре.

— Вам ясно? — поворачиваюсь я к правозащитнику. — У нас каждый может постоять за себя. А ежели маньяк будет не один — так и у соседей стволы есть…

— Это беззаконие и произвол! Даже у преступников есть права!

— Все права преступника заканчиваются у чужого забора! — металлическим голосом отрезаю я. — И этот постулат пересмотру не подлежит! Вообще! Никогда! Жертва имеет больше прав на оборону, чем преступник — на жизнь!