Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Александр Дюма

Трудно бывает простить подчиненному нашу ошибку, в которой ему удалось нас убедить. Вот почему барон все более горячился по мере того, как его дочь смягчалась.

– Ах, разбойник! – вскричал он. – Ты сбежал и бродяжничаешь, а когда у тебя требуют объяснений, ты несешь околесицу вроде той, что мы сейчас слышали. Ну так я не желаю, чтобы по моей вине на пути короля попадались жулики и бродяги…

Андре попыталась жестом успокоить отца; она почувствовала, что ложь его унижает.

–..Я тебя сдам господину де Сартину, отдохнешь в Бисетре, жалкий болтун!

Жильбер отступил, надвинул шляпу и, побледнев от гнева, воскликнул:

– Да будет вам известно, господин барон, что с тех пор, как я в Париже, я нашел таких покровителей, которые вашего господина де Сартина дальше передней не пустят!

– Ах, вот что! – закричал барон. – Если тебе и удастся избежать Бисетра, то уж от кнута ты не уйдешь! Андре! Андре! Зовите брата, он где-то здесь, неподалеку.

Андре наклонилась к Жильберу и приказала:

– Бегите, господин Жильбер!

– Филипп! Филипп! – крикнул старик.

– Бегите! – повторила Андре Жильберу, молча и неподвижно стоявшему на прежнем месте, находясь в состоянии восторженного созерцания На зов барона явился всадник. Он подъехал к дверце кареты. Это был Филипп де Таверне в форме капитана. Он весь сиял от счастья.

– Смотрите, Жильбер! – добродушно проговорил он, узнавая молодого человека. – Жильбер здесь! Здравствуй, Жильбер!.. Зачем вы меня звали, отец?

– Здравствуйте, господин Филипп, – отвечал молодой человек.

– Зачем я тебя звал? – побледнев от гнева, вскипел барон. – Возьми ножны от шпаги и гони этого негодяя!

– Что он натворил? – спросил Филипп, со все возраставшим удивлением переводя взгляд с разгневанного барона на пугающе безучастного Жильбера.

– Что он.., что он… – кипел барон. – Бей его, как собаку, Филипп!

Таверне обернулся к сестре.

– Что он сделал, Андре? Скажите, он вас оскорбил?

– Я? – вскричал Жильбер.

– Нет, Филипп, он ничего не сделал, – отвечала Андре, – отец заблуждается. Господин Жильбер больше не состоит у нас на службе, он имеет полное право находиться там, где пожелает. Отец не хочет этого понять, он его увидел здесь и рассердился.

– И это все? – спросил Филипп.

– Да, брат, и я не понимаю, чего ради господин де Таверне пришел в ярость по такому ничтожному поводу, да еще когда предмет его ярости не заслуживает даже взгляда. Посмотрите, Филипп, скоро ли мы тронемся?

Барон умолк, покоренный истинно королевским спокойствием дочери.

Жильбер опустил голову, раздавленный ее презрением. Он почувствовал, как в его сердце вспыхнула ненависть. Он предпочел бы, чтобы Филипп проткнул его шпагой, да пусть бы он до крови исхлестал его кнутом!..

Он едва не потерял сознание.

К счастью, в это время закончилось чтение приветственной речи, и кареты вновь двинулись в путь.

Карета барона стала медленно удаляться, за ней последовали другие. Андре исчезала, словно во сне.

Жильбер остался один, он был готов заплакать, он едва не взвыл от невозможности – так он, по крайней мере, думал – выдержать всю тяжесть своего горя.

Чья-то рука опустилась ему на плечо.

Он обернулся и увидал Филиппа; тот спешился, передал коня солдату и с улыбкой подошел к Жильберу.

– Что же все-таки произошло, Жильбер, и зачем ты в Париже?

Искренняя сердечность Филиппа тронула молодого человека.

– Эх, сударь, – не удержавшись от вздоха, проговорил юноша, – что бы я стал делать в Таверне, спрошу я вас? Я бы умер там от отчаяния, невежества и голода!

Филипп вздрогнул. Его, как и Андре, поразила мысль о том, насколько мучительно должно было показаться молодому человеку одиночество, на которое его обрекали, оставив в Таверне.

– И ты, бедняга, надеешься преуспеть в Париже, не имея ни денег, ни покровителя, ни средств к существованию?

– Да, сударь, я полагаю, что, если человек хочет работать, он вряд ли умрет с голоду, особенно там, где другие ничего не желают делать.

Такой ответ бросил Филиппа в дрожь. Ведь он привык видеть в Жильбере ничтожество.

– Ты хоть не голодаешь?

– Я зарабатываю на хлеб, господин Филипп. А что еще нужно тому, кто всегда упрекал себя только в одном: что он ест хлеб, который не заработал?

– Надеюсь, ты не имел в виду тот хлеб, что получал в Таверне, дитя мое? Твои родители прекрасно служили в замке, да и ты старался быть полезен.

– Я лишь выполнял свой долг, сударь.

– Послушай, Жильбер, – продолжал молодой человек, – ты знаешь, что я всегда хорошо к тебе относился, может быть, лучше, чем другие; прав я был или нет, покажет будущее. Твоя дикость представлялась мне деликатностью, твою резкость я принимал за гордость.

– Ах, господин шевалье!.. – вздохнул Жильбер.

– Я желаю тебе добра, Жильбер.

– Благодарю вас, сударь.

– Я был так же беден, как и ты, по-своему несчастен;

; вот почему, вероятно, я тебя понял. Настал день, когда мне улыбнулась судьба. Так позволь мне помочь тебе, Жильбер, в ожидании, пока и тебе повезет.

– Спасибо, сударь, спасибо.

– Что ты собираешься делать? Ведь ты слишком горд, чтобы пойти к кому бы то ни было в услужение.

Презрительно улыбнувшись, Жильбер покачал головой.

– Я хочу учиться, – сказал он.

– Чтобы учиться, нужно иметь учителей, а чтобы им платить, нужны деньги.

– Я их зарабатываю, сударь.

– Зарабатываешь!.. – с улыбкой воскликнул Филипп. – Ну, и сколько же ты зарабатываешь?

– Двадцать пять су в день, а если захочу, могу заработать тридцать и даже сорок.

– Да этого едва должно хватать на пропитание. Жильбер улыбнулся.

– Я, должно быть, не так предлагаю тебе свои услуги, – проговорил Филипп.

– Мне – ваши услуги, господин Филипп?

– Ну конечно! Неужели тебе будет стыдно их принять?

Жильбер промолчал.

– Люди должны помогать друг другу, – продолжал Мезон-Руж, – разве мы не братья?

Жильбер поднял голову и внимательно посмотрел на благородного молодого человека.

– Тебя удивляют мои слова? – спросил Филипп.

– Нет, сударь, – отвечал Жильбер, – это язык философии; вот только я не привык их слышать из уст людей вашего сословия.

– Ты прав. Впрочем, это скорее язык нашего поколения. Сам дофин исповедует это учение. Не заносись передо мной, – прибавил Филипп, – возьми у меня в долг, потом отдашь. Кто знает, может, когда-нибудь ты станешь так же знаменит, как Кольбер или Вобан!

– Или Троншен, – прибавил Жильбер.

– Пусть так. Вот мой кошелек, давай разделим все пополам.

– Благодарю вас, сударь, – отвечал неукротимый юноша, растроганный и восхищенный откровенностью Филиппа, но не желая в этом признаться, – спасибо, мне ничего не нужно, и.., я вам признателен даже больше, чем если бы принял вашу помощь, уверяю вас.

Поклонившись ошеломленному Филиппу, он поспешно шагнул в толпу и скоро в ней скрылся.

Молодой капитан подождал, словно не желая верить тому, что увидел и услышал. Однако видя, что Жильбер не возвращается, сел на коня и ускакал.

Глава 17.

БЕСНОВАТАЯ

Оглушительный грохот карет, громкий звон колоколов, барабанная дробь, пышность – отблеск навсегда потерянного для ее высочества Луизы мирского величия – лишь едва коснулись ее души и угасли, разбившись, подобно волне, о стены ее кельи.

Король предпринял безуспешную попытку уговорить ее вернуться в мир и как отец, и как король, сначала с улыбкой, потом обратившись с просьбами, более похожими на приказания; все было напрасно, и он уехал. Будущую супругу дофина с первого взгляда поразило истинное величие Души Луизы – ее будущей тетки. Как только принцесса удалилась в окружении придворных вместе с королем, настоятельница монастыря кармелиток приказала снять ковры, вынести цветы, убрать кружева.

Изо всей еще бурлившей общины одна она не дрогнула, когда тяжелые двери монастыря, едва распахнувшись, с грохотом захлопнулись, обрекая монахинь на одиночество.

Ее высочество вызвала монахиню, ведавшую казной.

– Получали ли, как обычно, нищие милостыню последние два дня?

– Да, ваше высочество.

– Посещались ли по обыкновению больные?

– Да, ваше высочество.

– Накормили ли солдат, прежде чем отпустить?

– Они получили хлеб и вино, которые вы велели для них приготовить.

– Значит, все идет своим чередом?

– Да, ваше высочество.

Принцесса Луиза подошла к окну подышать свежим воздухом, поднимавшимся из благоухавшего сада, окружавшего флигель; воздух стал уже влажен перед наступлением ночи.

Монахиня замерла в почтительном ожидании, пока августейшая настоятельница отдаст распоряжение или отпустит ее.

Одному Богу было известно, о чем в ту минуту размышляла бедная затворница – королевская дочь. Принцесса Луиза поглаживала розы на длинных стеблях, доходивших до самого ее окна, и проводила рукой по цветам жасмина, зеленым ковром увившего монастырский двор.