ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

Рональд мрачно потупился в землю и не говорил ничего. Странно, об отъезде он и не очень печалился, хотя впереди наверное ждали только новые мучения. Уж очень ему здесь обрыдли эти рожи...

— Так вот, что я тебе скажу, Вальдек! Езжай, не бойся, нигде тебе плохо не будет! ПОТОМУ ЧТО ТЫ — НЕ СПЛЕТНИК! Понял меня? Ну, езжай!

* * *

И опять бил корпус Краснопресненской пересылки. Снова лежали на нарах рядом с Иваном Федоровичем, и Рональд Вальдек «тискал романы», по-своему переделывая то Вальтер Скотта, то Киплинга, то Хаггарта, а то и просто фантазируя и комбинируя какие-то образы и ситуации. Он и не предвидел, каким благом обернется для него в лагерном будущем это умение складно вязать романтические ситуации и рисовать благородных и бесстрашных героев!

...Их вывозили на Север особым «товарным» эшелоном в начале июня 1947 года. В пути было все, что делает этап тяжелейшим из всех видов тюремно-лагерного наказания: знаменитый вологодский конвой, который, как всем известно, шуток не понимает. Проверочки, когда из одного вагонного угла всех 76 пассажиров перегоняют ударами деревянного молотка в другой угол за какие-нибудь две-три секунды. Шмоны! Питание селедкой с хлебом без воды (упросили конвоира сходить с бачком к паровозу, взять воду из тендера, хотя была она с примесью соды — и все потому, что у одного из кобринских зеков оказался родной брат в составе вологодского конвоя: один брат лежал на нарах и просил воды, другой брат стоял в тулупе на вагонной площадке, готовый открыть огонь по вагону при малейшем подозрительном движении живого груза)... И, начиная от града Кирова, въехал эшелон в царство лагерное, где было все деревянным, от ложек до водокачек, а все люди — заключенными, от машинистов до главных инженеров, где «вольняшки» тоже были либо вчерашними лагерниками, либо ссыльными — за веру, национальность или провинность, приписанную волею следователя, и где, миновав границы республики Коми, этапники услышали, что прибыли они в ту благословенную богами ГУЛАГа страну, чьи обитатели делятся на три человеческие категории: комиков, трагиков и вохриков.

Так вот и пережил Рональд Вальдек в том памятном 1947 не одну весну, а две: первую подмосковную, близ берегов речки Лихоборки, а вторую — северную, Печорскую, на берегах речки Усы, где по воле ГУЛАГа вырос близ Полярного круга невеселый поселок АБЕЗЬ, что поместному, как утверждали старожилы, обозначало ГРЯЗЬ.

И когда подошли этапники, выгруженные из эшелона, к проволочной зоне временной лагерной тюрьмы, чтобы пройти пересчет, пересортировку и освидетельствование, увидели они на высоте второго этажа деревянного дома, в котором размещалась почта и телеграф поселка Абезь, крупное панно в светло-голубоватых тонах. На этой картине изображен был товарищ Сталин в белом кителе на фоне голубизны небесной. К нему тянулись женские, детские и мужские руки с букетами цветов (похожее панно уже имелось на станции метро «Киевская», в родной столице), и улыбки озаряли просветленные лица людей на картине, приветствовавших Сталина.

А еще выше, уже под самой кровлей двухэтажного здания, над картиной, красовались буквы надписи:

«Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Прочесть эту надпись можно было, откуда бы к ней ни шел абезский обыватель, только через сплетение восьми рядов колючей проволоки, ибо торец с картиной выходил на изгиб дороги, как раз между временной тюремной зоной и бараком усиленного режима с его учетверенной проволочной защитой. Так и смотрели на закате солнца полтысячи этапников из Москвы сквозь восемь проволочных рядов на своего Вождя и на слова о вольности, ни в одной другой стране не знаемой!

Глава двадцатая. ПЕРВЫЕ И ВТОРЫЕ

На первый-второй — рассчитайсь!

Строевая команда

1

Поселок Абезь разбросан вдоль глинистого берега Усы — притока сумрачной и величавой Печоры.

С Печорой-рекой этапники из Москвы встретились накануне приезда в Абезь. Как раз на пересечении Печоры с воркутинской железнодорожной линией, проложенной силами ГУЛАГа по лесотундре в самую войну, находилась — да и поныне находится — главная пересыльная тюрьма советского европейского Севера — печально знаменитая Печорская пересылка. Гулаговцы сортируют здесь вновь прибывающих на Север заключенных: кого куда! Удачей считается, коли задержишься в самой Печоре или соседней Абези, беду сулит жуткое слово Холмер-Ю, «Долина Смерти», севернее Воркуты, куда шлют провинившихся на скорое, беспощадное истребление в штрафных лагерях.

В Гулаговском почтово-телеграфном коде для открытого сообщения персонал вольнонаемный именовался порядковым числительным ПЕРВЫЕ, а контингент заключенных обозначался как ВТОРЫЕ. Естественно, что на тех географических широтах, куда прибыл этап с Рональдом Вальдеком в году от Рождества Христова одна тысяча девятьсот сорок седьмом, количество ПЕРВЫХ уступало ВТОРЫМ в тысячи раз, несмотря на то, что под номенклатуру ПЕРВЫХ попадали и ссыльные, и представители административно высланных народностей, и масса отбывших сроки зеков (т.е. заключенных вчерашних), оставленных работать на Севере.

На Печорской пересылке, где-то в очереди к санпропускнику, иначе говоря, временной бане с прожаркой белья и одежки, Рональд приметил среди тюремной обслуги поблекшую женщину в бушлате, прибывшую, видимо, с одним из более ранних этапов. У нее, похоже, было совсем мало собственных теплых вещей, зато при ней оказался целый чемодан книг... «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Корабли в Лиссе»...

Это была вдова Александра Грина, похороненного в Старом Крыму (куда он перед кончиной перебрался из Феодосии). Домик писателя, по словам вдовы, сохранился в виде полуразвалины, притом гнусно оскверненной новыми жителями Крыма, сменившими высланных татар, болгар, греков, немцев. Саму же хозяйку осудили на большой лагерный срок «за сотрудничество с немецкими оккупантами и их татарскими пособниками». Почему такая участь пока миновала вдову Макса Волошина, Нина Грин объяснить Рональду не взялась, выражала однако тихую радость по поводу того, что в волошинском Коктебеле уцелел от военной разрухи чудесный дом поэта с башенкой, всей внутренней обстановкой и с самой его охранительницей, заботливой и мудрой, глубоко религиозной Марией Степановной Волошиной. Чудом, истинным чудом (ибо например от судакской усадьбы Спендиаровых не осталось даже следа фундаментов!) сохранились в стенах волошинского дома все главные ценности; обширная библиотека Максимилиана Александровича, картины, маски, коллекция его акварелей, словом, все то, что было собрано и создано хозяином за десятилетия его киммерийского уединения...