Белая перчатка - Майн Рид

я была бы рада, если бы кто-нибудь другой, только не Уолтер, проучил его! Помнишь, как твой храбрый Генри проучил… Ах! — воскликнула она, увидев искаженное страданием лицо Марион. — Прости меня, кузина! Я совсем забыла… От этого объяснения со Стаббсом у меня все вылетело из головы. О, милая Марион, ведь это, может быть, еще и неверно? Может быть, это ошибка? Ведь Дороти Дэйрелл такая злюка — она может выдумать что угодно! А этот надутый щеголь, брат Уинифрид Уайленд, — такой же фальшивый, как и его кузина. Ему, как и Дороти, нельзя верить. Милая Марион, прошу тебя, не верь этому! Наверно, это какое-то недоразумение. Голтспер не может быть женат, а если это правда, значит, он подлый…

— Лора! — перебила ее Марион. — Я тебе приказываю… умоляю тебя… не говори ни слова о том, что ты знаешь, никому, даже Уолтеру! И я прошу тебя, не говори о нем так, как ты сейчас сказала. Если даже он и такой, как ты думаешь, мне больно слышать, когда это повторяют!

— Но ты же не можешь любить его, если это правда!

— Я ничего не могу с этим поделать. Для меня все кончено. Но я не могу не любить его!

— Милая, милая моя Марион! — воскликнула Лора, чувствуя, как Марион, прижавшись к ее груди, сотрясается от рыданий. — Мне так жаль тебя, бедняжка Марион! Не плачь, дорогая! Это пройдет. Когда-нибудь ты перестанешь думать о нем!

— Никогда! — с рыданием вырвалось у Марион.

Подняв голову, она вытерла слезы и, призвав на помощь всю свою гордость, постаралась принять спокойный вид, а затем, под руку с Лорой, решительно направилась к лужайке, чтобы присоединиться к компании, от которой она недавно бежала.

Глава LV

ПЕРЧАТКУ ВЕРНУЛИ!

Весь день Марион принуждала себя казаться веселой и поддерживать оживленный разговор. Наконец спустились сумерки, туман поднялся над озером, и компания стала собираться домой.

Но и ночь не принесла облегчения Марион Уэд. Мысли, терзавшие ее, не давали ей забыться ни на минуту. Она долго металась без сна и несколько раз вскакивала с постели и бродила по комнате, не находя себе места.

Образ Генри Голтспера, навеки запечатленный в ее сердце, неотступно стоял перед ее глазами, но каждое воспоминание о нем было отравлено ядом.

До этого дня Марион не представляла себе, что значит настоящее страдание. Муки ревности, которые ей пришлось испытать, были ничто в сравнении с тем, что она переживала сейчас. В разлуке с возлюбленным, в постоянных опасениях за его судьбу она все же не чувствовала себя несчастной; она жила, окрыленная надеждой и сладостными воспоминаниями об их встрече. Правда, она иногда задумывалась над его словами и с тревогой спрашивала себя, не скрывается ли за ними что-то, о чем он не решался сказать.

Но она старалась сейчас же отогнать от себя эти несправедливые подозрения. Разве она могла сомневаться в нем? Ведь он дал ей слово вернуть перчатку, если он ее разлюбит. И как он тогда смеялся над ней и уверял ее, что этого не может случиться! Она немножко удивлялась, что от него так долго нет никаких вестей. Мог бы черкнуть хоть словечко, чтобы успокоить ее… Но она не огорчалась его молчанием. Может быть, он знал, что в Бэлстрод опасно писать. Капитан Скэрти, ссылаясь на то, что ему будто даны приказания свыше, которым он вынужден подчиняться, распорядился, чтобы без его просмотра ни одно письмо, ни одна записка не поступали в дом сэра Мармадьюка Уэда.

После того как Голтспер скрылся, Марион ничего не знала о своем возлюбленном; она впервые услышала о нем сегодня, когда при ней заговорили о его жене.

Она не стала слушать никаких сплетен. С нее довольно было того, что она узнала; ее возлюбленный, человек, которому она отдала сердце, — муж другой! Этого было довольно, чтобы лишить ее всего, чем она жила, и повергнуть в бездну отчаяния.

На людях, в этой шумной, веселой компании, Марион не пыталась объяснить себе, как это могло случиться, но теперь она жаждала получить объяснение от самого Голтспера.

Всю ночь она ни на минуту не сомкнула глаз и задолго до того, как большой колокол Бэлстрода возвестил обитателям усадьбы начало нового дня, Марион Уэд, плотно закутавшись в плащ, с низко опущенным капюшоном, вышла из дома и быстро направилась по росистой траве к восточным воротам.

Рука ее сжимала под плащом письмо, написанное этой ночью. На конверте стояло имя Генри Голтспера. Адреса его Марион не знала, поэтому она решила отнести его сама в Каменную Балку, где надеялась увидать кого-нибудь из его верных слуг, кто мог бы доставить письмо по назначению.

Она уже не раз порывалась сходить в Каменную Балку и попытаться установить связь со своим возлюбленным. До сих пор ее удерживала от этого боязнь, что письмо может попасть в руки его врагов, а потом, ей казалось, что он должен написать первым, и она со дня на день ждала от него весточки. Но теперь эти соображения уже не удерживали ее. Это было не такое письмо, какое она собиралась написать ему раньше, полное любви и забот. Это было горькое письмо, полное обманутого чувства, жгучего разочарования и разбитых надежд.

* * *

В эту ночь под кровлей бэлстродского дома бодрствовала не одна Марион Уэд.

Капитан Скэрти, который, по своей солдатской привычке, вставал не позже шести часов, на этот раз поднялся задолго до рассвета. В те смутные дни немало людей из военных кругов были втянуты в политические интриги. Капитан кирасиров, пользующийся доверием королевы, был одним из таких людей.

Хотя Скэрти любил жить в свое удовольствие, его нельзя было упрекнуть в праздности. Его честолюбие не позволяло ему оставаться в стороне от событий, и он с увлечением примкнул к тайной политической интриге, в которую его вовлекла королева. В связи с этим ему приходилось вести обширную переписку, которой он посвящал обычно эти ранние утренние часы.

Накануне он задержал свою переписку из-за охоты и потому сегодня поднялся ни свет ни заря и тотчас же уселся за письменный стол.

Помимо разных политических и военных донесений, с которыми он поспешил разделаться в первую очередь, у него было еще одно дело, и он решил не откладывать его. На столе перед ним лежал пакет, в котором, по-видимому, было не письмо, а нечто другое. Пододвинув его к себе, Скэрти, с пером в руке, смотрел на него в некоторой нерешительности, словно недоумевая, как ему поступить. В