Пересадочная станция (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ему негде быть, — сказал Джошуа. — Когда идешь назад по временной оси, тебе встречается не прошлое, а совсем другой мир, другая категория сознания. Хотя Земля та же самая или почти та же самая. Те же деревья, те же реки, те же горы, и все-таки мир не тот, который мы знаем. Потому что он по-другому жил, по-другому развивался. Предыдущая секунда — вовсе не предыдущая секунда, а совсем другая, особый сектор времени. Мы все время живем в пределах одной и той же секунды. Двигаемся в ее рамках, в рамках крохотного отрезка времени, который отведен нашему миру.
— Наш способ мерить время никуда не годится, — подхватил Икебод. — Это он мешал нам верно представить себе время. Мы все время думали, что перемещаемся во времени, а фактически было иначе, и ничего похожего. Мы двигались вместе со временем. Мы говорили: еще секунда прошла, еще минута прошла, еще час, еще день — а на самом деле ни секунда, ни минута, ни час никуда не делись. Все время оставалась одна и та же секунда. Просто она двигалась — и мы двигались вместе с ней.
Дженкинс кивнул:
— Понятно. Как бревна в реке. Как щепки, которые несет течением. На берегу одна картина сменяется другой, а поток все тот же.
— В этом роде, — сказал Икебод. — С той разницей, что время — твердый поток и разные миры зафиксированы крепче, чем бревна в реке.
— И как раз в этих других мирах живут гоблины?
Джошуа кивнул:
— А где же им еще жить?
— И ты теперь, надо думать, соображаешь, как проникнуть в эти миры, — заключил Дженкинс.
Джошуа легонько почесался.
— Конечно соображает, — подтвердил Икебод. — Мы нуждаемся в пространстве.
— Но ведь гоблины..
— Может быть, они не все миры заняли, — сказал Джошуа. — Может быть, есть еще свободные. Если мы найдем незанятые миры, они нас выручат. Если не найдем — нам туго придется. Перенаселение вызовет волну убийств. А волна убийств отбросит нас к тому месту, откуда мы начинали.
— Убийства уже происходят, — тихо произнес Дженкинс.
Джошуа наморщил лоб и прижал уши.
— Странные убийства. Убьют, но не съедают. И крови не видно. Как будто шел-шел — и вдруг упал замертво. Наши медицинские роботы скоро с ума сойдут. Никаких изъянов. Никаких причин для смерти.
— Но ведь умирают, — сказал Икебод.
Джошуа подполз поближе, понизив голос:
— Я боюсь, Дженкинс. Боюсь, что…
— Чего же тут бояться?
— В том-то и дело, что есть чего. Ангес сказал мне об этом. Ангес боится, что кто-то из гоблинов… кто-то из гоблинов проник к нам.
Порыв ветра потянул воздух из дымохода, прокатился кубарем под застрехой. Другой порыв поухал совой в темном закоулке поблизости. И явился страх, заходил туда и обратно по крыше, глухо, сторожко ступая по черепицам.
Дженкинс вздрогнул и весь напрягся, укрощая дрожь. У него сел голос.
— Никто еще не видел гоблина, — проскрежетал он.
— А его, может, вообще нельзя увидеть.
— Возможно, — согласился Дженкинс. — Возможно, его нельзя увидеть.
Разве не это самое говорил человек? Призрак нельзя увидеть, привидение нельзя увидеть, но можно ощутить их присутствие. Ведь вода продолжает капать, как бы туго ни завернули кран, и кто-то скребется в окно, и ночью псы на кого-то воют, и никаких следов на снегу.
Кто-то поскребся в окно.
Джошуа вскочил на ноги и замер. Статуя собаки — лапа поднята, зубы оскалены, обозначая рычание. Икебод весь превратился в слух, выжидая.
Кто-то поскребся опять.
— Открой дверь, — сказал Икебоду Дженкинс. — Там кто-то просится в дом.
Икебод прошел через сгусток тишины. Дверь скрипнула под его рукой. Он отворил, тотчас в комнату юркнула белка, серой тенью прыгнула к Дженкинсу и опустилась на его колени.
— Это же Поня! — воскликнул Дженкинс.
Джошуа сел и спрятал клыки. Металлическая физиономия Икебода расплылась в дурацкой улыбке.
— Я видела, как он это сделал! — закричала Поня. — Видела, как он убил малиновку. Он попал в нее метательной палкой. И перья полетели. И на листике была кровь.
— Успокойся, — мягко произнес Дженкинс. — Не торопись так, расскажи все по порядку. Ты слишком возбуждена. Ты видела, как кто-то убил малиновку.
Поня всхлипнула, стуча зубами.
— Это Питер убил.
— Питер?
— Вебстер, которого зовут Питером.
— Ты видела, как он метнул палку?
— Он метнул ее другой палкой. Оба конца веревкой связаны, он веревку потянул, палка согнулась…
— Знаю, — сказал Дженкинс. — Знаю.
— Знаешь? Тебе все известно?
— Да, — подтвердил Дженкинс. — Мне все известно. Это лук и стрела.
И было в его тоне нечто такое, отчего они все притихли, и комната вдруг показалась им огромной и пустой, и стук ветки по стеклу превратился в потусторонний звук, прерывающийся замогильный голос, причитающий, безутешный.
— Лук и стрела? — вымолвил наконец Джошуа. — Что такое лук и стрела?
«Да, что это такое? — подумал Дженкинс. — Что такое лук и стрела?
Это начало конца. Это извилистая тропка, которая разрастается в громовую дорогу войны.
Это игрушка, это оружие, это триумф человеческой изобретательности.
Это первый зародыш атомной бомбы.
Это символ целого образа жизни.
И это слова из детской песенки:
Кто малиновку убил?
Я, ответил воробей.
Лук и стрелы смастерил
И малиновку убил!
То, что было забыто. То, что теперь воссоздано. То, чего я опасался».
Он выпрямился в кресле, медленно встал.
— Икебод, — сказал он, — мне понадобится твоя помощь.
— Разумеется, — ответил Икебод. — Только скажи.
— Туловище, — продолжал Дженкинс. — Я хочу воспользоваться моим новым туловищем. Тебе придется отделить мою мозговую коробку…
Икебод кивнул.
— Я знаю, как это делается, Дженкинс.
Голос Джошуа зазвенел от испуга:
— В чем дело, Дженкинс? Что ты задумал?
— Я пойду к мутантам, — раздельно произнес Дженкинс. — Настало время просить у них помощи.
Тень скользила вниз через лес, сторонясь прогалин, озаренных лунным светом. В лунном свете она мерцала, ее могли заметить, а этого допустить нельзя. Нельзя срывать охоту другим, которые последуют за ней.
Потому что другие последуют. Конечно, не сплошным потоком, все будет тщательно рассчитано. По три, по четыре — и в разных местах, чтобы не всполошить живность этого восхитительного мира.
Ведь если они всполошатся — все пропало.
Тень присела во мраке, приникла к земле, исследуя ночь напряженными, трепещущими нервами. Выделяя знакомые импульсы, она регистрировала их в своем бдительном мозгу и откладывала в памяти для ориентировки.
Кроме знакомых импульсов были загадочные — совсем или наполовину. А в одном из них улавливалась страшная
