Пути волхвов - Анастасия Андрианова

раздосадован, что убил его не я, но тебе рад, ты прав. Разные толки ходили: что ты мёртв, что ты схвачен в плен, что ты болен Морью и отрастил рога. Неожиданно было услышать, что ты здесь. Неожиданно, но и радостно. Поедешь в терем, сокол?

Я не вполне понял, что он хочет от меня. Мысли путались, и чтобы поддержать своё уставшее тело, схватил сразу два пирога, положил один на другой и умял в два укуса, запивая пенным, а Рудо, не дожидаясь позволения, сунул морду в миску и сожрал все оставшиеся.

– На кой мне в терем? Нет уже моего князя, а тот, который был, отрёкся от меня, пусть даже если в хвором безумии. Нет у меня крыльев, Нилир, зато есть свобода.

Я засучил рукава, чтобы впечатлить воеводу, и кто-то из его воинов удивлённо присвистнул. Мне понравилось, что мои шрамы на месте крыльев изумили даже бывалых вояк. Я приосанился гордо. Вроде бы Нилир не желал мне зла. По крайней мере, сейчас.

– Свобода – дело хорошее. Но ты воспитан соколом с малых лет, сможешь ли жить без чувства долга? Без ответственности? Что даст тебе твоя свобода? Затоскуешь на воле, заскучаешь. Ты сильный боец, ты умён, честен и упрям. Страстогор доверял тебе как самому себе, и мне думается, что я тоже могу тебе доверять. Поедем, терем сирый совсем, смотреть больно, а ты там свой.

Он нависал над столом, упорный, могучий, такой, с кем и спорить было бы страшно. Только я не боялся.

– Что же ты, Нилир, – я решил не ходить вокруг да около, а взять быка за рога, – неужто зовёшь в Горвень княжить?

Случилось невиданное – воевода закраснелся, не то смущённый, не то разозлённый моей наглостью. А мне пенное уже ударило в голову, так я устал, что был готов захмелеть с половины кружки. Я развалился на стуле не так почтительно, как мог бы, но и не беспокоился о том: слишком устал.

– А вот зову, – так же без кокетства ответил Нилир. – Приди и помоги мне порядок навести. Не все ведь знают про отказную, а лицо и имя твоё каждый помнит. Горвень сейчас – что кусок пирога на тарелке. Нет ни князя, ни княгини, ни княжича. Даже личной княжеской дружины не стало – пропал Казима вместе со своими молодцами. Только мы с тобой можем защитить от врагов, а они, уж поверь, уже ножи точат.

Я поставил пустую кружку на стол с громким стуком, утёр усы и ответил:

– А давай. Поедем, посмотрим. Что-то да придумаем. Только пусть с нами поедет настоящий князь. Скомороший.

Я махнул рукой, подзывая к нам Трегора.

* * *

Нилир не брал с собой многих бойцов – дюжину только, и кое-как они согласились на Трегорову ворожбу: я ручался за то, что скомороший князь не навредит никому, поможет только. Поэтому до Горвеня мы добрались быстро, но всё же не так стремительно, как от озера до Топоричка, силы Трегора не успели восстановиться в полной мере.

Горвень снова скорбел, даже горше, чем после смерти Видогоста. Улицы города усыпал пепел от сгинувших безликих, укрыл можжевеловые и еловые ветви, разбросанные по мостовым. Каждый, кто встречался нам по пути, был одет в чёрное, только неясно, ради кого: ради умершего князя или кого-то из своей семьи, тоже унесённого Морью.

Город заметно опустел. Меня ошеломило, как мало людей осталось в посаде и как плохо выглядели выжившие. Пока мы с Игнедой мотались по лесам, пока я пьянствовал и жалел себя, мой любимый Горвень боролся со страшным моровым поветрием и почти проиграл битву. Тут и там чернели свежие холмы: низкие, наспех насыпанные, громоздящиеся один рядом с другим, будто мёртвых стало столько, что могильники уже не умещали всех почивших. От пары заколоченных изб несло так, что грудь сжималась сама собой, лишь бы не вдыхать этот смрад. Сгоревшие избы тоже были, целые слободы даже, и мне больно было думать о том, что здесь творилось. От речки Горлицы скверно пахло, и мыльни, верно, больше не качали оттуда воду журавлями, даже печки в мыльнях не топились.

– Тоже на мой народ сваливали? – спросил Трегор Нилира.

– Сперва винили гильдию Шутов, верно. Но потом поняли: мёртвые твари не похожи на меченых. И только некоторые догадались, что безликие – это сражённые Морью и поднятые чьей-то злой волей. Мне пришлось поломать голову и изъездить немало городов, чтобы сложить картинку из кусочков. Старый умирающий волхв подтвердил, что за всем стоит Истод, что он хочет власти над всеми Княжествами и что только он знает, как остановить Морь.

– Не только он, – сказал Трегор. – Я тоже знаю. Я боролся с первой Морью в шестнадцать и преуспел. И здесь помогу, лишь бы очистить имя моей гильдии.

В детинце дела обстояли не лучше, чем в посаде. Колокола святилищ выкрасили чёрным и языки их сковали цепями, чтобы случайный ветер не потревожил, не нарушил тяжёлую скорбную тишину. У входов в святилища толстым слоем лежали можжевеловые и еловые ветки – видно, там лечили больных, так же, как и в первую Морь. Пропали с улиц лоточники и блудницы, пропали кузнецы, гончары и праздный люд, только редкие волхвы мелькали, прижимая к себе пучки бесполезных трав.

– Они только хуже делают, – осудил Трегор. – Носят хворь на одежде от дома к дому. Если б ещё была польза от их трав, так нет ведь.

Воздух висел душным облаком, пропитавшись запахами дёгтя, хвои, гари и смерти. Я жалел, что не умею призывать ветер, не могу навлечь сюда бурю, которая выстудит, выдует застоявшиеся запахи.

Зато терем снаружи остался в точности таким же, каким я его видел в последний раз. Высился посреди княжьего двора, гордый, величавый, но без вычурности и показной пышности. Я на минуту замер перед ним, борясь с раздирающими меня чувствами. Здесь я рос. Здесь всему учился, что умею. Считал домом, был привязан до такой степени, как сокол может быть привязан к месту. Терем и Страстогор всегда были для меня одним целым, тем, что первое всплывало в памяти, скажи кто-нибудь: «Горвень» или «Холмолесское княжество», а теперь я смотрел и представить не мог, что князя нет в тереме и что никогда он туда не вернётся.

Я выдохнул, и пар закружился у меня перед лицом.

– Не могу так. Не могу без князя внутрь идти.

Он отрёкся от меня. Назвал предателем и не велел больше возвращаться. Разве мог я пойти наперекор княжьей воле? Разве мог ослушаться его, пусть даже мёртвого?

– Ты обязательно придёшь к нему на курган, Кречет, – вымолвил Нилир устало. – Придёшь и попросишь прощения за всё. Он услышит тебя, я знаю. И простит. Ты был дорог ему, очевидно. Все знают, как Страстогор любил своего сокола, и я не поверил сперва, когда услышал, что он от тебя отрёкся. У тебя будет время для скорби и для бесед с мёртвым, но пока, прошу, войди внутрь.

Воины Нилира стояли позади меня ровным строем, и я понял, что уйти бы мне не удалось. Нилир любил порядок во всём и славился своим упрямством: раз придумал что-то на мой счёт, не отступится ни за что. Я слишком устал, чтобы подозревать угрозу от воеводы, поэтому слез с Рудо и поднялся на крыльцо.

То, что я увидел в общем зале, привело меня в ярость.

Конечно, по князю справляли тризну. И для некоторых она до сих пор не закончилась.

Купцы из гильдии, главы ремесленных артелей, даже воины валялись хмельные под лавками. Все свечи оплыли бесформенными восковыми комьями, на столах и полу валялись птичьи кости, грязные тарелки и корки хлеба.

Я увидел старого знакомого Мониту, с которым повздорил во время тризны по княжичу. Монита спал мертвецким сном на скамье, подложив под голову кубок для вина.

– Таким ты помнишь терем? – горько спросил Нилир. – Пусть и скомороший князь посмотрит: вот что случается, когда нет хозяина в доме.

– Разгони их, – прорычал я. Схватил Мониту за кафтан, приподнял