Шолохов - Андрей Воронцов

К середине ноября план хлебозаготовок был выполнен всего на 82 процента. Хлеба сдали на восемь тысяч тонн больше, чем по первоначальному плану, но требовалось еще 23 тысячи… В декабре в Вешенскую приехал уполномоченный крайкома Овчинников. Поняв, что он грубо просчитался, заверив начальство, что пересмотренный план заготовок для вешенцев — реальный, Овчинников, выразительно похлопывая по кобуре нагана, дал районному руководству такую установку: «Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, но хлеб взять!»

И началось. Пошли по ночам массовые обыски, когда у колхозников изымали весь хлеб подчистую, в том числе и выданный на трудодни. Тех, кто закапывал зерно, тут же арестовывали. Боясь суда, колхозники, чтобы не нашли хлеб на базах, стали выбрасывать его в овраги, вывозить в степь и зарывать в снег, топить в колодцах и речках. И тут пришла очередь действовать Илье Ефимовичу Резнику, ставшему к тому времени в Ростове одним из заместителей полномочного представителя ОГПУ по Северо-Кавказскому краю. Узнав о фактах порчи хлеба, он незамедлительно распорядился возбудить дела по расстрельным статьям — о вредительстве и саботаже.

В Вешенском районе арестовали свыше трех тысяч казаков, из них расстреляли 52 человека, а 2300 отправили в лагеря. Более тысячи семей выгнали с детьми на мороз.

Чекистские методы явились дурным примером для станичных активистов. «Андрей» Плоткин, один из прототипов Семена Давыдова, переброшенный к тому времени из Вешенского колхоза в Наполовский, при допросе заставлял человека садиться на раскаленную лежанку. Когда несчастный кричал, что не может сидеть, печет, под него лили из кружки воду, а потом выводили «прохладиться» на мороз и запирали в амбар. Одного единоличника остроумный Або Аронович заставлял стреляться: давал в руки наган и приказывал: «Стреляйся, а нет — сам застрелю!» Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный) и, когда щелкнул боек, упал в обморок. В Верхне-Чирском колхозе комсодчики последовали примеру Плоткина: ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили босых на мороз.

В Кружилине, на родине Михаила, уполномоченный райкома Ковтун ставил людей целыми бригадами на колени, приказывал им высунуть языки и распекал их в таком виде, как собак, в течение часа.

Но вершиной садистского творчества, без сомнения, была история в Солонцовском колхозе. Там в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, намекая, что «покладут их рядом». Впрочем, едва ли несчастные станичники очень испугались. Трупов в ту страшную пору было много… Умерших от голода людей уже не зарывали в землю, а просто сваливали в погреба…

На Дону повторялось произошедшее в феврале 1919-го. Это было все равно, как если бы у человека срослась сломанная нога, а ему в том же месте ее сломали вновь.

Люди нескончаемой вереницей шли к Михаилу и Христом Богом просили «прописать про это в газету». Но в газету, как он хорошо понимал, было бесполезно. Михаил решил вновь писать Сталину, чтобы тот знал, на каком материале ему приходится писать вторую книгу «Поднятой целины». Луговой и Лимарев поддержали его затею и предложили добавить в письмо просьбу о срочной помощи району хлебом.

Михаил писал обо всем подробно и, как уже установилось в его письмах Сталину, грубовато. Слово в слово он пересказал историю, случившуюся с заведующим земельным отделом Вешенского РИКа Корешковым. Уполномоченные крайкома во время поездки по колхозным полям убеждали Корешкова, что пшеница растет гуще, нежели он утверждает:

— Если смотреть с машины, то колос действительно кажется редким, а вот ты слезь с машины, нагнись да посмотри: сплошные колоски!

«Корешков, — писал Михаил, — человек грубоватый от природы, вежливому обращению не обученный, да вдобавок еще страдающий нервными припадками (последствия контузии), — взбешенный советом зав. зерновым сектором крайкома т. Федорова… ответил: «Я вот сыму штаны да стану раком, а ты нагнись и погляди. Не такое увидишь!..»

Помощь Шолохов у Сталина не вымаливал, зная, что писать в таком духе — почти безнадежное дело. Сталин — прагматик, на него действуют другие доводы: «Истощенные, опухшие колхозники, давшие стране 2 300 000 пудов хлеба, питающиеся в настоящее время черт знает чем, уж наверное не будут вырабатывать того, что вырабатывали в прошлом году».

Через 12 дней после того, как было отправлено многостраничное письмо Сталину, пришла от него телеграмма-молния (до этого Михаил никогда не получал от него ответов): «Ваше письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру. Сталин. 16. IV. 33 г.».

Михаил, хоть и не был от рождения интеллигентом, но, став писателем, страдал общей для все интеллигентов болезнью: на вопрос «Сколько?» никогда не отвечал кратко, цифрой, а пускался в объяснения, почему именно требуется столько. Снова вышло длинное письмо, в котором, правда, он настойчиво повторил просьбу о наказании виновных, об оправдании «лишенцев» и возвращении им отобранного имущества.

22 апреля пришла новая «молния» от Сталина: «Ваше второе письмо только что получил. Кроме отпущенных недавно сорока тысяч пудов ржи отпускаем дополнительно для вешенцев восемьдесят тысяч пудов всего сто двадцать тысяч пудов. Верхне-Донскому району отпускаем сорок тысяч пудов. Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени. Сталин».

Перед тем как дать эту телеграмму, Сталин написал записку председателю Совнаркома Молотову (правда, об этом Михаил не знал): «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу Шолохова целиком, т. е. дать дополнительно вешенцам 80 тысяч пудов и верхнедонцам 40 тысяч. Дело это приняло, как видно, «общенародную» огласку, и мы после всех допущенных там безобразий — можем только выиграть политически. Лишние 40–50 тысяч пудов для нас значения не имеют, а для населения этих двух районов — имеет теперь решающее значение.

Итак, давай сейчас же голосовать (скажи Чернову).

Кроме того, нужно послать туда кого-либо (скажем, т. Шкирятова) выяснить дело и привлечь к ответу Овчинникова и всех других, натворивших безобразия. Это можно сделать завтра. И. Сталин».

Но перед тем как комиссия Шкирятова выехала на Дон, Михаилу пришло еще одно послание Сталина, на этот раз письмом:

«6 мая 1933 г.

Дорогой тов. Шолохов!

Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже.