Дом Леви - Наоми Френкель

Господин Леви видит в окно Эдит, идущую по аллее и исчезающую за поворотом. Перед домом – новый автомобиль. «Мне надо обратиться к доктору Гейзе. Он обещал мне поинтересоваться другом Эдит, но что пользы от того, что я узнаю? Дом-то мой будет перед ним открыт».

Господин Леви встает и уходит в свою библиотеку.

Гейнц из окна видит Эдит, покидающую дом. «Пусть идет ко всем чертям к своему Рифке. Убийцу я не впущу в мой дом. Я поклялся охранять мой дом от ужаса этих дней. Она не разрушит мне последнее наше убежище. Пусть идет с ним куда хочет». Он опускает жалюзи, ложится в постель и пытается уснуть.

Уже второй день тело покойного Хейни лежит в «салоне» его дома, и высокие свечи пылают у его изголовья. Занавеси опущены на окнах. Портрет Маркса на стене обернут в черный креп. Черный гроб стоит на столе, и в нем Хейни в праздничном костюме, и огромные его руки, скрючившиеся от боли в последний миг, лежат на груди.

Мать не отходит от гроба сына. Ночью дремала на стуле. Каждый раз, когда голова ее откидывалась вбок, она вздрагивала в испуге, и, видя сына, лежащего перед ней, по привычке прислушивалась к его дыханию.

В зеркале на комоде отражался гроб и мигающие свечи. Над свадебным портретом и под фотографией Союза футболистов «Борусия» лежали кипы газет. Пролетарские газеты всех направлений, профсоюзные газеты, специальные выпуски рабочих партий, и во всех – портрет Хейни, статьи о нем и его гибели, стихи и тексты песен. В течение одного дня завоевал Хейни свой мир: «Хейни-пустое место» стал героем Хейни.

Ломая пальцы, сидит мать, и старая ее голова трясется: «Сын как отец. Кайзер убил отца, республика убила сына. Проклятая страна, убивающая отцов и сыновей». В свете мигающих свечей кажется, что Хейни прислушивается к ней из гроба пожелтевшим лицом.

Запах хвои стоит в комнате, запах многих чужих людей. Между свежей зеленью сосен – бумажные и восковые цветы. На широких шелковых лентах надписи –

«Ты жизнь покинул слишком рано. Наша скорбь будет вечной раной»,

«Молодость твоя выстлана слезами, мы проводим тебя скорбными глазами»,

«Мир праху твоему, твоя беда нами не будет забыта никогда».

Жители переулка чередой проходят мимо гроба. Мужчины снимают шапки, женщины плачут: «Лучших из нас убивают, сволочи показывают свою силу». Жена Шенке с опущенной головой оплакивает Хейни и всю свою жизнь.

Женщины возвращаются в кухню – выразить соболезнование Тильде и сиротам. Сидят рядом с ней, на диване. На столе – гора телеграмм и писем скорбящих и гневающихся людей. Много денежных вспомоществований пришли Тильде – от профсоюзных организаций, заработная плата, подарок к Рождеству вместе с пожертвованием и соболезнованием от фабрики, деньги из разных областей страны. Фотографы слетелись и снимали вдову, темную кухню, старый диван, маленького Макса в кроватке, тряпки, которыми были законопачены окна, торчащие из щелей. Весь день и весь вечер женщины переулка помогали в кухне, варили, стирали, возились с детьми.

– Хейни твой, Тильда, был гордостью нашего переулка. И он доказал, что многого стоит.

– Но я-то, я – пустое место, – вздыхала вдова под треск швейной машинки, бесконечное стрекотание – днями, месяцами, годами давили ее ноги на педаль машинки, которую она так хотела, и колеса согнули ее спину, выбелили волосы, и стрекотание стало ритмом ее скорби. Она встает и входит в «салон» садится рядом с матерью. Она не плачет, она отдала сердце Хейни, и желтое лицо его в мигании свечей возвращает ей всю любовь.

У киоска Отто ведет спор от имени Хейни. Здесь горбун, долговязый Эгон, здесь Флора и Бруно, покинувшие прилавок, и Оскар, пришедший с друзьями и подругами, и много жильцов переулка, которые были свидетелями того ужасного утра. Все, кроме Пауле. Он исчез в эти дни из переулка, и вместе с ним Шенке, неизвестно куда пропавший. Отто уже охрип, и рядом с ним стоит жена его Мина с хмурым взглядом, придающим тяжесть его словам. Полицейские проходят мимо киоска, удивляются толпящейся массе людей, прислушиваются к разговорам.

– Прикуси язык, человече! Будь осторожен, тебе говорят.

– Ха, – горько посмеивается Отто, – речь идет о мертвом. Мертвецы вышли из вашего подчинения. Мертвецы единственно свободные в этой стране.

– Иисусе милосердный, – шепчет горбун, – в то утро, когда он вышел из трактира пьяным, стонала дверца печи, и евреи в черном, как исчадья Сатаны, шли по переулку. Я сразу понял, бесчинства стоят на пороге…

– Закрой рот, – шепчет рядом с ним Флора, – закрой рот и не напоминай то утро.

– Святая Мария! – смахивает слезу Эгон, – зачем Хейни это сделал? Из-за какой-то насмешки над ним, и всего-то ничего.

– Бросьте, люди. Человек восстал против мерзавцев, и его тут же убивают, – говорит косоглазый игрок в карты.

– На сволочей нет управы. Хочешь жить – держи язык за зубами, говорит безработный строитель.

– Дело романтическое, – размышляет вслух человек с большими прибылями, – во имя мести и чести открыть такой бой.

– Политика сбила с толку Хейни, пока не забрала его жизнь.

– Только бы мне намекнул, – провозглашает красавчик Оскар, – мы бы быстро свели счеты с этим одноглазым – одним махом: выбили бы ему второй глаз, и конец делу!

Множество друзей, которых привел Оскар, поддерживают его агрессивный тон, подмигивая, выдвигая плечи и подбородки.

– Заткнитесь! – кричит поверх их голов Отто. – Я говорю вам, лучше подняться в квартиру Хейни и отдать мертвому последний долг. Пусть идет каждый, кто еще честен душой и обладает достоинством. Кто из вас достоин того, чтобы пройти мимо гроба и не опустить взгляда, кто из вас, я спрашиваю?

Отто впивается тяжелым взглядом в стоящих перед ним людей и затем переносит его на пятый дом от киоска. И глаза всех тянутся за его взглядом. Женщины опускают глаза: Эльза шмыгает носом.

Она скорбит по Пауле, который тоже исчез из переулка.

Флора переминается с ноги на ногу, Бруно пускает клубы дыма из трубки. Горбун крестится, в глазах Эгона – слезы.

– Где вы были, – продолжает Отто, – когда он пал жертвой этого одноглазого, коричневого лгуна и обманщика где вы были, я хочу знать? Сидели в том же трактире и радовались радостью злодея, который подставил ловушку порядочному и достойному человеку? Там, вы убили его душу. Да…вы! Вы, я говорю вам. Вы уже забыли, ублюдки, что душа рабочего не выдержит позора и унижения. Негодяй утопил его мозг в спиртном и вложил ему в его уста слова во имя Гитлера. Твари, нашли дело! Хейни сын Огня заплатил жизнью за минуты слабости. Вы плачете по мертвому, которого оставили одного в жизни. Одинок он был в те моменты унижения, без друга, без чьей-то поддержки, и сам вышел мстить. В день пропащей забастовки пропал и он. А вы… хоть раз вышли всем переулком добром против зла, а не наоборот, как обычно в правилах ваших. Один в одиночку вышел он, прямодушный, против этого одноглазого мастера.

– Что ты швыряешь колючки в наши глаза, – выступает против Отто косоглазый игрок в карты, – как и Хейни, мы попались в его сети. Медом и молоком истекал язык мастера, и кто знал его истинную физиономию?

– Против этих людей нет уловок, – поддерживает его безработный строитель.

– Он выглядел, как порядочный человек, абсолютно порядочный, – говорит Флора.

– А-а-а, Флора? Специалистка по порядочности!.. Это не в твоей ли забегаловке оборвалась душа Хейни? Наш Хейни погиб, а ваш мастер…… он жив! Не может этакий мерзавец сгинуть в нашей благословенной стране. Еще вернется сюда эта сволочь в один из дней, еще появится в этих переулках, и вы снова попадетесь в его сети, я вас знаю! Полиция сообщила, что Хейни сразила шальная пуля. Люди, весь воздух этой страны полон шальными пулями, убивающими почему-то лишь достойных и чистых душой, – Отто вздымает кулак в небо Берлина, голубое и холодное, – люди, сейчас мы все как один возглашаем – «Наш Хейни! Наш герой!» Чей он, я вас спрашиваю? Наш, я говорю вам, тех, кто будут его помнить и никогда не забудут.

Отто вглядывается в лица слушателей: перед ним Флора и Бруно, горбун и долговязый Эгон, косоглазый картежник… Иисусе, перед кем он распинается? Перед теми, кто убил его собаку Мину, и убили Хейни. Миной началась вся эта мерзость и Хейни продолжилась. И где всему этому конец? Им он говорит, на них тратит слова?»

– Довольно, – швыряет Отто в их лица, – довольно разговоров. Идите себе ко всем чертям, идите!

Запирая киоск, Отто видит доктора Ласкера, возвращающегося домой, натягивает кепку на голову, надевает черную повязку и говорит Мине:

– Иди домой, Мина, а я пойду побеседовать с доктором.

Не успел Филипп снять пальто, как вошел к нему Отто, и опустился в кресло, усталый и обессилевший.

– Добро пожаловать, Отто.

– Благословен принимающий. Я пришел к вам обсудить некоторые вещи.

– Говорите, Отто, выкладывайте все. У меня сегодня много свободного времени.