Антракт: Романы и повести - Юлиу Эдлис

— Хватит, надоело! Уйдем отсюда!..

Вернувшись домой, она сразу сняла с себя платье, кинула его на стул, подытожила с усталым безразличием:

— Я так и знала, что оно мне ни к чему, — И усмехнулась с горечью: — Что оно мне не к лицу. Я отдам его Тане Конашевич, ты не обидишься?..

В марте Демари действительно прилетел по делам в Москву и сразу же позвонил Бенедиктову:

— Я прямо из аэропорта. Нет, я звоню из гостиницы, из «Националя», боялся, что не застану тебя дома.

— Я сейчас приеду, — обрадовался Юрий, — мне как раз надо в центр. Да, — вспомнил он, — ты, наверное, не успел еще обменять свою валюту, я привезу тебе долг. Как — какой долг?.. А пятьсот франков, ты что, позабыл?.. — Но беспамятным был не Жорж, а он сам: ему бы сообразить, что Демари звонит не откуда-нибудь, а из «Националя», не Жоржу, а ему самому бы быть поосмотрительнее.

И вот, проснувшись в этот июньский понедельник, за три часа до назначенного ему времени, он вдруг разом вспомнил ту давнишнюю и, собственно, совершенно чепуховую историю и мигом понял: вот оно! Телефонный звонок от иностранца, к тому же из «Националя», к тому же о каких-то долгах, о валюте…

Прохладное, затененное кремовыми занавесками бюро пропусков было похоже на «предбанник» любого рядового учреждения, с выкрашенными голубой или светло-кофейной масляной краской стенами, с стоящими вдоль них жесткими стульями и непременной табличкой «Не курить». Справа от двери в стене было окошко, защищенное двойным стеклом. Бенедиктов подошел к нему, наклонился и сказал сидящему по ту сторону лейтенанту в форменной рубашке с расстегнутой — жара, духота! — верхней пуговицей.

— Меня вызывали. Моя фамилия Бенедиктов.

— Кто вызывал? — равнодушно, не поднимая на него глаз, спросил лейтенант.

— Не знаю. Вернее, я не расслышал… По телефону.

Лейтенант прервал его коротко:

— Ждите. Пригласят.

Ясность и покой, пришедшие к Юрию утром вместе с пониманием того, зачем и по какому поводу его пригласили сюда, улетучились, как лужа на асфальте под жарким солнцем, в голове стало душно и пусто, словно в запертой на лето городской квартире с задраенными наглухо фрамугами.

Кроме него в бюро пропусков было еще двое — женщина, едва ли не дремавшая на своем стуле, и мужчина в темном, несмотря на жару, костюме. Мужчина читал «Красную звезду», Бенедиктову было не видать за газетой его лица.

Но стоило Бенедиктову присесть на ближайший стул, как мужчина опустил газету и, словно бы сразу его узнав, встал и направился к нему с протянутой рукой:

— Здравствуйте, Юрий Павлович, мы вас ждем.

И Бенедиктов узнал давешний, по телефону, голос.

Пожав ему руку, человек («как мне его называть, — подумал второпях Бенедиктов, — я даже не спросил его имени-отчества, вот незадача!») направился к двери рядом с окошком в стене, сказал что-то лейтенанту, тот ему громко ответил:

— Ясно, — и назвал его по имени и отчеству, но Бенедиктов отчетливо услышал только «Борис», а вот отчество… то ли Иванович, то ли…

«Что ж, — подумал он, — буду называть его Борисом Ивановичем, ошибусь — поправит». Он прошел в дверь вслед за Борисом Ивановичем мимо дежурного, который даже не взглянул в его сторону, не спросил ни пропуска, ни паспорта.

Пройдя несколько шагов по узкому коридору, они вошли в зашторенную такою же, как в бюро пропусков, неплотной занавеской комнату, где, кроме шкафа слева от двери, небольшого, выкрашенного коричневой краской сейфа на подставке, а в глубине, у окна, канцелярского письменного стола с креслом, спинкой к окну, и, напротив, по другую сторону, стула для посетителей, никакой мебели не было. Стены были гладкие, без портретов и плакатов. Лишь на столе, под настольной лампой на ножке-кронштейне, Бенедиктов не сразу обнаружил маленький бюстик Дзержинского с мушкетерской бородкой.

— Садитесь, Юрий Павлович, — пригласил его Борис Иванович, заходя за стол, — устраивайтесь.

«Будьте как дома», — подумал за него Бенедиктов, но усмешка погасла, не дойдя до губ.

Он сел. Борис Иванович подошел к окну, привычным движением откинул чуть штору, сквозь узкую щель солнечный луч упал на лицо Бенедиктова.

Борис Иванович уселся за стол, вынул из ящика зеленую папочку-скоросшиватель (Дело №… начато… окончено…), но не стал ее раскрывать, взглянул с располагающей к откровенному разговору улыбкой на Бенедиктова:

— Само собой, Юрий Павлович, о нашей беседе… Кстати, большое вам спасибо, что сразу отозвались на нашу просьбу и нашли время… Само собой, очень бы желательно, чтобы о нашей беседе никто… такие уж у нас правила, поймите нас правильно, Юрий Павлович.

И Юрий Павлович, не успев даже осмыслить хорошенько того, о чем его просили, поспешил заверить Бориса Ивановича:

— Естественно… Я могу даже…

— Нет, зачем же!.. — отмахнулся Борис Иванович. — У нас с вами просто беседа, не более. Ни о чем другом не может быть и речи, пожалуйста, не беспокойтесь!

— Я и не беспокоюсь, — снова поторопился Бенедиктов. — Уверяю вас, что… — Но в чем он должен был уверить Бориса Ивановича, он не знал, знал лишь, что важнее важного было, чтобы тот именно поверил ему, поверил в его готовность прямо и четко отвечать на любые вопросы и тем самым снял с него ощущение некой без вины виноватости, которое он все эти дни после телефонного звонка чувствовал, и презирал себя за это.

Словно подслушав его мысли, Борис Иванович сказал, глядя ему прямо в глаза:

— Все, что мы тут делаем, — исключительно в ваших интересах, Юрий Павлович, поверьте. У нас одна задача — помогать, оберегать, если надо — защищать даже…

— От чего? — опешил Бенедиктов. — От чего меня защищать?

Глаза у Бориса Ивановича были серые, спокойные, разве что, показалось Бенедиктову, далекие какие-то, не пускающие внутрь, в то, о чем он сейчас про себя думал.

— Вас?.. — удивился Борис Иванович. — Я имел в виду — вообще. От чего лично вас защищать, помилуйте, Юрий Павлович?! Вас-то!.. — и широко улыбнулся, обнажив белые, молодые, плотно, без прогалов, пригнанные друг к другу зубы. — Известнейший сценарист, известный писатель… И поверьте, в вашу писательскую, как говорится, кухню мы никоим образом не собираемся вмешиваться… тем более что ваш брат, уж извините за такое слово, не любит до срока выносить на всеобщий суд свое творчество, верно?.. А вот напечатаете — мы и читаем, интересуемся…

Борис Иванович, порывшись в ящике, достал оттуда пачку «Явы», протянул ему:

— Курите. Или не курите?

И от этого обыденного жеста, и оттого, что Борис Иванович курит ту же, что и он сам, расхожую «Яву», у Бенедиктова почему-то полегчало на душе. И глаза у Бориса Ивановича, если приглядеться, вовсе не такие непроницаемые, как ему только что показалось, и лицо самое обыкновенное, ничем особым не примечательное, таких на улице, в любых учреждениях, в очередях, в вагонах метро пруд пруди, ничего в нем ни опасного для него, Бенедиктова, ни грозящего карой за вину, которой на нем к тому же нет, лицо как лицо, подумал про себя с облегчением Бенедиктов, и бреется он электрической бритвой, вон, светлые волоски щетинятся на кадыке и под нижней губой, наверняка брился второпях, опаздывал на работу, ехал через весь город на автобусе и на метро с пересадкой…

Он затянулся поглубже сигаретой и решил не торопить события.

Борис Иванович тоже помолчал, аккуратно стряхивая пепел в латунную, в форме кленового листа, пепельницу, потом сказал, как бы приглашая Бенедиктова взять на себя инициативу:

— Ну-с, Юрий Павлович?..

— Я вас слушаю, Борис Иванович, — как можно спокойнее отозвался Бенедиктов.

— Почему вы решили, что меня зовут Борисом Ивановичем? — удивился тот, но не дал Бенедиктову ответить: — Собственно, это я от вас жду… — но так и не уточнил, чего он именно ждет от собеседника, улыбнулся подбадривающе: — Если вы, конечно, не против.

— Я не знаю, чего вы от меня, честно говоря, ждете… Вероятно, вы хотите меня о чем-то спросить?

— Спросить?.. — задумался тот, — Скорее, посоветоваться.

— Со мной? — удивился Бенедиктов. — О чем?

— Вы — писатель, — с подчеркнутой уважительностью сказал Борис Иванович, — вам и карты в руки. Вы ведь не торопитесь? — неожиданно спросил, и в голосе его, в интонации Бенедиктову послышалось что-то вроде усмешки. Нет, подумал он, не так-то уж он прост, Борне Иванович или как его там зовут на самом деле, с ним держи ухо востро!..

Этот неожиданный поворот, к которому он был совершенно не готов, выбил Бенедиктова из колеи. Он опять поспешил помимо воли:

— Зачем же? Давайте уж сразу!

— Вечный цейтнот… — неизвестно на что и кому пожаловался Борис Иванович и стал листать лежащую перед ним на столе зелененькую папку…

— Что касается нас, — проговорил наконец Борис Иванович, и Бенедиктов подивился произошедшей в нем прямо на глазах перемене: ни следа давешней улыбчивости и шутливости, он стал деловит, сух, сдержан, — что касается нас, Юрий Павлович, то у нас к вам нет никаких претензий.