Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Ну, что там у тебя Остапенко? А? — раздался голос сбоку. Офицер отмахнулся:

— Да, вот, хрен его знает, куда его приписывать?! Вроде тачку поднял, а везти не может!

— Так на бревне его попробуй! Мне люди хоть нужны, но дармоедов — не надо! На хрен мне доходяги эти сдались?! На бревно его! Пусть, там решают! Доходягу этого брать или нет! Мне в бригаду этот не нужен! Этот голос звучал, как из другого измерения. Этого — «вершителя судеб», Павел не видел. Он, не мог видеть, физиономии, этого «существа», решающего — как дальше зэку существовать! «Страшный суд! Хм, забавно… интересно,… а может страшный суд — он, вот такой и есть? Может, вот так, и, решают, кто куда — в рай или ад? Ха! Ха! Нет, определенно, я начинаю сходить с ума!» — мелькнула мысль. Павел тяжело вздохнул и покосился на офицера. Он толкнул его в сторону другой кучки народа, где стояли еще два солдата, какой-то арестант, и офицер, с человеком в гражданской одежде. Судя по движениям и словам — этот «гражданский» тип тут «правил бал». Он нервно постукивал зэка по плечам и спине, рассматривал его словно коневод — дряхлую лошадь! Словно работорговец — хворого пленника! Словно покупатель — плохой товар, и ворчал на офицера:

— Кого, вы, пригнали?! А?! Кого? Одних доходяг?! Ну, как, тут, с ними — план давать? А?! Они все запасы только сожрут и никакой выработки! В лазарете, вон, уже все койки забиты! В ночь, по пять жмуров отбиваем! С кем работать?? А! И вы еще тут пригнали? Ну, как, как он бревно поднимет?! — человек в гражданском пренебрежительно схватил зэка за руку и подняв его кисть резко опустил.

Рука ударилась о тело и повисла, как плеть — словно неживая. Зэк стоял, ожидая своего приговора.

— Товарищ Сухарев, вот этого попробуйте! — крикнул офицер, что стоял рядом с Павлом. Военный подтолкнул Клюфта к типу в темно-коричневом, овчинном, полушубке и белых бурках на ногах. На голове этого человека красовалась пушистая лисья шапка. Рыжий мех, с белыми опалинами, смотрелся — как новогодняя маска на голове у школьника. Маленькие, черные глазки, красные от мороза — округлые щеки и нос картошкой. Толстые пухлые губы и складки на шее. Павел успел рассмотреть человека, которого назвали по фамилии — Сухарев. Он медленно подошел к Клюфту и оглядев его — с ног до головы, спросил:

— Сколько лет?

— Двадцать один…

— Срок…

— Пять лет, без права переписки… Сухарев вздохнул и похлопав Павла по плечу, довольно кивнул головой:

— Этот вроде пойдет. Молодой, работоспособный. Вроде не калека. Ну, что там?

— Он, с тачкой завалился… набок,… - пояснил офицер, который привел Павла.

— Ты, что ж падаешь? А? Сынок? Что упал то? — добродушно спросил Сухарев и заглянул в глаза Клюфту. Павел опустил голову и зло буркнул:

— Ноги подкосились. От голода…

— Ноги говоришь! — тяжело выдохнул Сухарев. — Ноги нужны нам крепкие. И руки. Нам — бревноносы нужны! Бревна носить надо! Для страны! Для нашей рабоче-крестьянской страны! Понимаешь! Стране лес нужен! Древесина нужна! А таскать ее некому! Все вон, хилые какие-то! И ты вот, ноги у тебя, видите ли — подкашиваются! Так, слушай меня! Поднимая бревно вот с этим человеком! Вместе по команде! — Сухарев кивнул на второго зэка. Арестант покосился на Павла. Их взгляды встретились. Ненависть и презрение. Боль и отчаянье. Клюфт понял — этот человек никогда не поднимет бревно. Что бы, ему, не сделали. Он просто не хочет это делать…

— Так, вот, поднимите бревно — считайте, спаслись! Идете — вон, в тот строй, в мою бригаду! В номер три! Бригада номер три! Получаете пайку и моетесь в бане! А завтра на работу! А, не поднимаете бревно — идете, вон, в тот, строй доходяг!

Там, с вами, уже другие будут разбираться! Но только учтите — у вас одна попытка и последний шанс заработать себе хоть какую-то возможность выйти на волю! Всем все ясно? — Сухарев говорил это ровным железным голосом. Словно учитель в школе читал лекцию о правилах поведения на уроках. Так все обыденно и просто. Просто, как жизнь и смерть… никаких сложностей…

— Так, ты встанешь, вот, с этого конца! — Сухарев схватил Павла за руку и указал на бревно. Клюфту достался толстый спил. Ровное кольцо дерева было сантиметров сорок в диаметре. Поднять бревно было конечно тяжело, но все-таки можно, если сильно постараться.

«Интересно, сколько оно росло в тайге? Лет пятьдесят — шестьдесят? Сколько оно видело закатов и рассветов? Сколько оно видело диких зверей? И тут. Пришли люди и спилили его, спилили его… как все просто, банально просто!» — неожиданно подумал Павел.

— А ты, встанешь вон там! — Сухарев миролюбиво хлопнул в ладоши — указав второму зэку на тонкий конец бревна. — И так по местам! Становись! Павел склонился над лесиной и замер. Его напарник и не думал нагибаться. Сухарев, увидев это, окрикнул Клюфта.

— Эй! Ты, что, не слышал?! По команде! Павел выпрямился. Он, смотрел на спину, впередистоящего зэка и представлял: о чем думает сейчас, этот человек. Может быть, он тоже пытается угадать мысли Павла?

— Бревно поднять! Раз-два! — скомандовал Сухарев и отошел немного назад, страхуясь, что бы на него не уронили тяжелую лесину. Павел нагнулся и потянул за конец. Его напарник стоял без движения. Сухарев с удивлением смотрел на этого упрямого и смелого человека. Клюфт тоже выпрямился в ожидании развязки.

— Эй, ты, что не слышал команды? Поднять бревно? По команде поднять — твоя спина нагибается и опускается! Руки за лесину и вверх! — разъяренно крикнул Сухарев. Зэк посмотрел на него через плечо и как-то брезгливо ответил:

— Я не лошадь и не цирковая корова — поднимать тяжести по команде! Да и вообще я не буду поднимать это бревно! Вам надо, вы и поднимайте! Сухарев метнул на непокорного человека гневный взгляд, но как не странно, кричать и ругаться не стал. Он спокойно и издевательски сказал:

— Гордый значит?! Гордый! В отказ пошел?!!! Ну, что ж, проверим, что стоит твоя гордость. Учти, если ты сейчас не нагнешься, и не попытаешься поднять — это чертово бревно, ты не себя спишешь к доходягам. А спишешь вот этого пацана! — Сухарев, ткнул пальцем в Клюфта. — Его спишешь! Готов ли ты взять на себя — ответственность за его судьбу?! Если готов, то можешь не опускаться! И так! Слушай мою команду! Бревно поднять! Раз два! Впереди стоящий зэк жалобно посмотрел на Павла. В его глазах Клюфт увидел сожаление и боль. Этот человек просил у Павла прощения! Он тяжело вздохнул и остался стоять на месте…Сухарев покачал головой и махнул рукой офицеру. Тот схватил «бунтаря» и толкнул солдатам. Конвоиры, потащили несчастного в сторону сиротливо стоящей группки людей. Стариков, больных и раненных — которых Сухарев называл обидным и страшным словом — «доходяги»…

— Ну, а ты? Ты-то, что стоишь? Тебе команды никто не отменял! Нагнулся и поднял свой конец! — зло крикнул человеку в лисьей шапке на Павла. Клюфт покосился на Сухарева. Он смотрел в глаза этого человека. Смотрел и вдруг понял — он его не боится. Он не боится его помощников — офицеров и солдат! Он вообще ничего не боится! Павел усмехнулся и гордо сказал:

— А я тоже поднимать ваше бревно не буду! Не буду! Если вам надо вы и поднимайте! Вы и носите! Его сами! Для вашего плана! Сухарев подошел вплотную и прижавшись к Павлу — зашипел ему прямо в лицо:

— Что сука?! Вражина? Гордый?! В отказники? Героем, мать твою,… себя почувствовал? Сдохнешь! Сдохнешь и ничего, никому — не докажешь! Дурак! Ты, просто дурак! Ради красного словца — жизнью рискуешь?! Бери бревно, пока я добрый! Бери твою мать! Павел отвернулся и ничего не ответил. Он молчал. Он слышал, как тяжело дышит Сухарев. Клюфт чувствовал на себе его тяжелый, пронизывающий взгляд. Пауза затянулась…

— Бери бревно! Бери бревно — пожалеешь! Бери, а то подохнешь, как собака ведь! Тьфу, дурак молодой! Ой, дурак молодой! — на это раз как-то даже с сожалением прохрипел Сухарев и плюнув на промерзшую брусчатку, махнул рукой и показал офицерам на Павла. — Этого к доходягам! Он работать не будет! Следующего давай! Павла потащили в угол плаца. Он увидел, как на него, смотрели те — кто по категории лагерного начальства назывались «доходяги». Эти люди похожие на тени — пялились не с сочувствием, а каким-то злорадством. Они радовались, что «их полку прибыло»! Странная психология обреченных в этом лагере — работала без сбоев. И лишь один из этой группы смотрел на Павла с одобрением и пониманием. Это был Фельдман. Но Павел его потерял из виду. Клюфта небрежно схватили за руки два конвоира. Один из солдат макнул большой веревочной кистью в ведро с известкой, и провел Павлу по руке — вторую полоску. Мокрая известка нелепо заблестела под электрическим освещением.

Двадцать пятая глава

Страшный треск! Какофония выстрелов! Это слушать не возможно! Раскаты глушат слова. Люди с ужасом косились в темноту. Где был источник этого звукового кошмара — они не видели. Черные тени деревьев. Небо затянуто тучами. Луна пытается пробить своим тусклым светом эту пелену — но ей не удается. Желто-серый диск изредка мерцает из-за абстрактных форм кучевых облаков. От этого вида — леденеет сердце. Тьма! Тьма, она властвует над землей! Тьма — она властвует над миром! И ничто не может разогнать ее чары! Вернее никто! Человек беззащитен и слаб! Он попал в это царство — небытия и оно — не отпустит никогда!.. …Их вновь гнали в неизвестность. Но путь на этот раз — был недолгим. Метров через двести, строй арестантов, уперся в одноэтажный, большой барак. Зэки, всматривались, в его очертания и с тревогой переглядываясь, друг с другом. Что-то говорить соседу — было бессмысленно. Не услышит. Этот треск! Страшный и громкий раскат в темноте… Дверь барака открылась, и конвоиры дали команду входить. Человек тридцать пять, торопясь, вламывались в помещение. Доски скрипели под подошвами, но этот скрип заглушал треск с улицы… Не прошедшие, «силовые испытания» на плацу, люди, обречено, столпились в небольшом коридоре, внутри барака. Их глаза с надеждой искали свое будущее место ночлега. Каждый еще верил — на отдых в тепле. В обычном тепле. Тут, было — не до уюта. Просто, так хотелось — согреть свое тело. Согреть свои мышцы. Полумрак сырого помещения угнетал. Хотя в бараке было не холодно. Люди расстегивали одежду — проверяя, на сколько, тут, можно расслабиться — выдыхали воздух изо рта и удовлетворенно потирали рука об руку — пара видно не было. Конвоиры, молча вышли из барака — закрыв за собой дверь. Как, она скрипнула никто — не расслышал… треск с улицы, заглушал все звуки. Арестанты робко вошли в большое помещение. Это была комната двадцать на двадцать метров. Маленькие оконца на уровне пояса — зарешечены толстыми стальными прутьями. Вдоль стен, ровными рядами, стояли деревянные нары. Они были сбиты из грубых досок. На нарах, чернело, какое-то тряпье. Посредине барака высились две «буржуйки». Маленькие печки, сваренные из железных бочек — вот и весь источник отопления. От «буржуек», словно вены старика — тянулись черные, железные трубы. Они ползли и изгибаясь, уходили, куда-то под крышу. На трубах сушились тряпки — не то портянки, не то рубашки. Разобрать было очень трудно. В помещение стоял тяжелый смрад от пота, грязного тела, фекалий и мочи. Запах с непривычки резал глаза. Некоторые из новичков, морщась, прикрывали ладошкой нос: после чистого таежного воздуха лагерный дух казался отравленной атмосферой. Павел покосился в дальний угол. Там стояли большие отхожие бочки — «параши». Видно, что их, уже давно никто не выливал. Обитатели барака, которых новички и не сразу разобрали, в полумраке и частоколе нар — с любопытством повысовывали свои головы. Они, словно гнилые капустные кочаны, свисали с досок. Невидимые глаза, всматривались, в новых узников. Клюфт, остановился в нерешительности, не зная — куда дальше идти. Места свободные на нарах есть, но все они, ближе к окнам. Их никто не занимал — видно, из щелей в стенах сильно поддувает ночью, и спать тут очень холодно. А вот у печек, напротив — повисли грозди человеческих тел. Кто-то, свесив ноги с верхних нар, пытался согреть ступни, кто-то протягивал руки, а кто-то из зэков — просто стоял у буржуйки. Идти к печкам — не было смысла. Павел потянули за рукав. Это Оболенский. Старик, показывал, на свободную «шконку»: